Когда у меня спрашивают о том, с каких пор-лет я начал охотиться, мне хочется ответить, что охотником я, наверное, родился. Скорее всего, так оно и было: охотничьи гены прадеда, деда и отца дали о себе знать уже с самого раннего детства. И сколько я себя помню — столько в моей памяти живут тревожные волнительные запахи ружейной смазки из отцовского набора для чистки оружия или ядрёный «аромат» дымного пороха из ещё тёплой после выстрела гильзы, столько же стоят в глазах первые встречи с дикими зверями и птицами в дикой природе. И вот я точно помню, как однажды мой отец — белорус, разговаривающий на смеси русского и белорусского языков, как-то весной сказал: «Поедем сегодня на мотоцикле на охоту, покажу тебе слонку». Я мгновенно спросил о том, что это за зверь такой, но отец лишь многозначительно улыбнулся. Не стал я задавать «лишних» вопросов, быстро переоделся по сезону в нехитрые мальчишеские походные одежды. Лишь немного удивился, что время-то уже и к вечеру: на такую охоту, после обеда, мы ещё ни разу не ездили и не ходили.
По пути на охоту, чего я только и не передумал, перебирая в мыслях все то, что похожее на слона. И детская фантазия рисовала далеко не самые лирические темы предстоящей охоты. Место, на котором мы оставили мотоцикл, я уже хорошо знал. Высокий сосновый лес здесь обрывался крутым спуском в пойменное болото, на больших полянах которого мы всегда косили сено для домашнего скота. Знал я уже и те поляны, и подходы к ним, привычно и важно вышагивая впереди отца по натоптанной копытами диких зверей тропе. Заросли ольшаника, ивняка, небольших разлапистых ёлочек вокруг нас перемешивались с подростом берёзок, осин и кое-где серого крушинника «волчьей ягоды», которые уже начали зеленеть набухающими почками будущих листочков. Мы остановились на краю небольшой возвышенной гряды, расположенной по центру первой поляны. Я хорошо помнил яркое и незабываемое впечатление из прошедшей осени, когда мне именно на этой поляне отец и брат показали поединок-турнир огромных лосей, а недалеко от этой же поляны в эту зиму мы в сорочьем гнезде обнаружили и добыли красавицу куницу. Я молчал и с нетерпением и волнением ждал встречи со «слонкой». Отец же, не торопясь, сбросил рюкзак, ножом расковырял небольшое отверстие в коре берёзки и, воткнув под отверстие палочку вместо лотка, подставил под стекающие капельки берёзового сока пол-литровую стеклянную баночку из рюкзака.
Уже стало смеркаться, когда отец, словно услышав мои мысли, достал из чехла и сложил свою «курковку». К моему огорчению вместо пуль на «слонку», он извлёк из кожаного потёртого патронташа патроны с мелкой дробью, которую мы накануне отливали и катали, вставил их в патронник и тихо сказал два слова: «Слушай и смотри». Даже сгущающиеся сумерки не могли скрыть прелести весеннего леса. Вся опушка гряды пестрела лапеками первоцветов, которые мы в то время звали просто по-белорусски «пралесками». Не поленившись, я насобирал букетик маме – вот обрадуется! Где-то в районе озера плюхнул бобр, над окраиной болота не затихает «барашек» бекаса, тихо перекликаются вездесущие дрозды. В наступающей полудрёме затихающего леса изредка слышен посвист крыльев пролетающих на озеро уток, а то и «потрескивание» стремительных чирков. И вдруг моё чутко ухо уловило в небе ни с чем несравнимый звук, будто рыпнули резиновые сапоги отца. Я глянул не него, но увидел лишь блеск его усмехающихся глаз. А звук повторился, но уже ближе. «Хррх — хррх, вцик – вцик», — повторилось где-то в светлеющем над чёрным лесом небе, и я вдруг отчётливо увидел нечто такое, от чего меня сразу бросило в жар. По небу прямо нас стремительно, ровно, как бы по одной лини, равномерно взмахивая крыльями, летела неизвестная мне птица. Когда она почти сравнялась с нами, и отец вскинул ружье, я успел заметить, что у птицы большой клюв, и она словно осматривает нас сверху или что-то ищет на земле. Отец так и не выстрелил, но меня это совсем и не огорчило.
«Вот, сынок. Теперь ты сам всё видел — это и есть слонка. Это же и есть вальдшнеп».
Вскоре на нас стали налетать птицы с разных сторон, иногда по одной, а иногда по две или даже по три сразу. «Хорканье» и «цыканье» разносилось, казалось, уже по всему небу – я только успевал вертеть головой во все стороны. Несколько раз выстрелил отец, и я, по отработанной «технологии», стремительно бросался и находил в пожухлой траве упавшую диковинную птицу. Совсем стемнело, когда отец сложил ружьё, и мы развели костерок из заранее приготовленного хвороста. Жареное на костре сало с хлебом, берёзовый сок, холодной сладковатой свежестью кружащий голову, и впервые открытое, затихающее таинство вальдшнепиной тяги в ночном, уже звёздном небе – разве можно это забыть или с чем-то сравнить… С тех пор прошло очень много времени. Я вдоволь постиг таинств различных охот, немало поскитался по свету с охотничьим оружием, добыл на своём пути разных трофеев и много-много раз не использовал свою возможность нажать на спусковой крючок, втихаря любуясь таинством живой природы. Но душа моя почему-то нет-нет, да и возвращается в то далёкое детство, на ту Микитову поляну на Маяке, где однажды впервые в жизни я услышал и увидел тягу вальдшнепа, увидел невидимую, воображаемую нитку, которую он «тянет» над лесом, услышал чарующее гортанное хорканье и пронзительное, на всё небо «цыканье». Но именно с той поры охота на вальдшнепа на тяге стала для меня определённым этапом в моей жизни, обязательный атрибутом, как это не странно, закрытия зимнего сезона охоты: после длительной снежной зимы, после непростых зимних охот, морозов, холодов и стужи так хочется лечь на пожухлую траву, ощутить аромат первых цветов-пралесак, испить сладковатого, холодного и пьянящего берёзового сока, наслушавшись дроздов, бекаса и утиного кряканья, услышать прилетевшего вальдшнепа, увидеть его равномерный стремительный полет небесного «слонки».
