Отрывки из романа «Охота пуще неволи»

«…все звери земные, и все птицы небесные,

все, что движется на земле, и все рыбы морские – в ваши руки отданы они…»

Бытие, 9: 2-3

Пролог

…Поговорку «Охота пуще неволи», как и народную мудрость «От тюрьмы и от сумы не зарекайся» знают все или почти все. И если значение второй поговорки люди понимают и воспринимают легко и однозначно, то значение первой обычно объясняют тем, что охота пленяет больше, чем тюрьма, неволя… Это действительно так: охота пленяет! Но есть в трех словах этой поговорки и более глубокий смысл. Зарекаясь, пришлось-таки мне на своей шкуре испытать и суму, и тюрьму. И уже в тюрьме я, охотник по призванию, охотник в крови, охотник-профессионал, испытал и по-настоящему понял, что такое неволя. И я понял, почему охота пуще этой самой неволи в прямом и в самом истинном смысле этого слова. Об этом и попробовал рассказать в этой книге, которая, кстати, является продолжением моего романа «Охотовед» …

 Я не случайно выделил в своем прологе, что «…было время…». Издревле и кое-где до настоящего времени охота является средством к существованию целых народов. Такая охота действительно приносит коренным народам в труднейших природно-климатических условиях жизни еду, одежду, кров и деньги на жизнь от реализации продукции охоты. Но не следует никому забывать о том, что так же издавна охота является и способом удовлетворения морально-эстетических потребностей людей в общении с дикой природой, в том числе и путём добычи диких зверей и птиц в так называемых «спортивных и любительских» интересах и целях. В этом случае, как правило, охотник сможет добыть дичь только после длительного изучения повадок диких зверей и птиц, особенностей их жизни, зачастую специально для этого натаскивая охотничьих собак, изучая литературу, слушая и перенимая опыт именитых, опытных охотников. И эту охоту можно сравнить с настоящим искусством выслеживания и добывания сильных, смелых, ловких и в то же время острожных и пугливых диких животных.

И еще… Люди, живущие свободно, часто сами ощущают себя в неволе, ограниченные своим мировоззрением или сами себя загнавшие в рамки кем-то придуманных условностей. Дикие звери этих условностей не знают. Они свободны. И вот именно охота приближает человека максимально к этой свободе. Она позволяет полностью окунуться в эту свободу, позволяет физически ощутить первозданную, истинную свободу. Охота позволяет человеку хотя бы на время стать тем, кем он однажды был призван стать Создателем. Правда, после греха Адама, но до грехопадения большей части человечества. Поэтому-то охота и свобода очень близки по своему смыслу и значению и никак не сочетаются ни с неволей, ни с пленом, ни с заточением. И если неволя, плен – это мука, то охота – это сладостная, страстная и добровольная мука. Поэтому-то охота и «пуще неволи» …

…Все персонажи, действия, события, факты, имена в данной книге следует считать вымышленными. Совпадения, имеющие место, случайны.

Николай Близнец 2010 – 2021

---

…Стадо диких кабанов шумно приблизилось к разбросанным по лесной поляне остаткам вчерашней трапезы. Откуда в лесу взялись сочные вкусные корнеплоды, початки кукурузы, зерно – диким животным невдомек. Но, обнаруженные вчера ночью залежи корма, для исхудавших, измученных затяжной холодной зимой диких животных в еще холодном и заснеженном марте, явились важным, жизненно необходимым подспорьем. Шумно втягивая ноздрями морозный воздух, опережая друг друга, игнорируя возможную опасность, взрослые кабаны и уцелевшие за зиму подсвинки не обратили внимания на явно не лесной, а явно человеческий приторный запах, принесенный легким ветерком с противоположной стороны поляны. Не обращая внимания на предостерегающее и грозное фырканье старой свиноматки, остановившейся на опушке и учуявшей опасность, дикие кабаны высыпали на открытую поляну, тускло освещенную молодым месяцем. Настороженно прислушиваясь и принюхиваясь, свиноматка стала медленно обходить поляну, пытаясь понять, откуда исходит ненавистный запах.

Это была последняя её ночь в качестве вожака стада. У диких кабанов взрослые самцы-секачи обычно не живут в стаде, находясь где-то в стороне, в одиночестве. Все обязанности по организации стада, кормежке, безопасности и учебе молодняка возлагаются на самую сильную, самую опытную самку. Вот уже пятый сезон подряд эту сложную, тяжелую обязанность, от которой в прямом смысле зависела жизнь стада, несла на себе здоровая крепкая самка. Вот уже пятый сезон на исходе, наступила весна, и хозяйка стада в очередной раз готовилась оставить его, уйти вглубь болота, где на большом острове в густом еловом подлеске она соорудит уютное теплое гнездо из еловых веток и высохшего папоротника. Она уже побывала недавно на острове, наломала верхушек елочек, стащила их в нескольких местах под разлапистые ели, обкусала вокруг молодые побеги осин, березок: пусть нежданные гости знают, что здесь есть хозяин, а точнее – хозяйка. Сегодня под утро она уведет стадо на обычную днёвку, а сама тихо и незаметно уйдет на болото, на остров. За ней уйдет ее друг – огромный, уже с сединой в щетине секач. Она не подпустит его к гнезду, не подпустит и к маленьким полосатым свои чадам, чьи робкие движения она уже чувствует у себя в чреве. Но он будет надежно охранять ее и их детишек на острове от волков, рыси и от любой другой опасности, которая может возникнуть для маленьких полосатых их детишек. Самка чувствовала боль набухающих сосков от режущего их наста, но упрямо шла по целику  вдоль опушки, пытаясь определить, откуда исходит запах человека.

Прошлой ночью, возвращаясь с кормежки, они вышли на пробитую в глубоком снегу колею. Кое-где на колее валялись клубни свеклы, початки кукурузы. Колея привела их на поляну, где двумя кучами свалены такие вкусные корма. До утра кабаны эти кучи разрыли и, насытившись вдоволь, уже с рассветом ушли на лежку. И сегодня, чуть сгустились сумерки, оголодавшие за зиму, исхудавшие, тощие дикие кабаны направились сразу к кормам, пренебрегая иерархией, пренебрегая грозным рыком хозяйки стада, которая и сейчас обходит поляну, настороженно прислушиваясь к шорохам ночного леса. Вдруг она услышала легкий скрип снега и сразу же увидела явное шевеление в заснеженных елочках чуть впереди. Самка резко и громко ухнула, бросилась по глубокому снегу к стаду… Вспышка и гром выстрела. Затем вторично… Внезапная боль пронзила тело. Не обращая внимания на разбегающихся от прикормки кабанов, не обращая внимания на боль и отказавшую переднюю ногу, самка прыжками на трех ногах преодолела поляну и скрылась в гуще молодых елочек, услышав позади еще два выстрела подряд и резкие щелчки по веткам и деревьям жужжащей картечи.

***

Дежурный РОВД в сердцах бросил трубку, зло отодвинул недоеденный бутерброд:

– Бля, ни одного выходного спокойно поработать не дадут, опять звонит с лесхоза диспетчер: в Зубровке браконьеры кого-то подстрелили. Этому охотоведу не сидится ни хрена ему дома. Хоть бы кто ему бабу толковую нашел. Жена, вон — и та сбежала назад в область, не выдержала, видать. Откуда они берутся такие, мать их!

– А что, Иваныч, это правда, что его жена с детьми уехала? – Помощник дежурного подобрал недоеденный бутерброд и отправил себе в рот, – насколько я знаю, ему ж райисполком коттедж выделил?

– Да, точно уехала. Детей из школы выписала и уехала!

– А чего ж, конечно, не привыкла видать, фифа, в провинциях жить!

– А кто его знает. Да и работа ж у него — похуже нашей будет. Он же по двое суток не приезжает домой. Двое водил у него за год сменилось. Кому охота сутками по лесам шастать, да и где-нибудь заряд в голову получить из-за угла.

– Да, Иваныч. Я вот думал на пенсию выйти, егерем устроиться. Сейчас уже и не гляжу в ту сторону. Мне моя жизнь дороже.

– Ладно, давай искать кого-нибудь из наших с машиной. Надо посылать человека в Зубровку, иначе в понедельник и прокурор, и наш… нам и хвост, и гриву начешут. Ты кому-нибудь звонил?

– Звонил я всем. Кто в деревне у тещи, кто уже под градусом, кто вообще трубку не берет. Хорошо на Западе. Там уже у них у всех и у каждого мобильные телефоны есть. Где бы ни был человек, хоть в Америку можно позвонить. А у нас все рации берут на пять — семь километров, да и домашний телефон не у каждого. Во – жизнь!

– Короче, бери дежурную машину и через час привези сюда любого, кого поймаешь. Заодно заскочи в прокуратуру и в «охрану природы», может, кто машину даст. Давай, дуй, не забудь рацию включить.

Помощник нехотя вышел, дежурный снял трубку, набрал номер:

– Здорово. Найди Костю, скажи, что на железной дороге кто-то дров наломал. Пусть будет в курсе: едем искать «шкодников». Нет, не мы. Охотовед, мать его! Он с утра там. Диспетчер с лесхоза подняла крик, сказала, что будет преду райисполкома звонить. Мы ее успокоили, сказали, что уже выезжаем. Что? Понял, сам приедет на машине? Вообще хорошо!

Константин Алексашкин – преуспевающий бизнесмен районного масштаба. Несколько торговых точек на рынке, продуктовый магазин и ресторанчик в городе. Двухэтажный дом, во дворе гараж, баня, вольер с любимыми лайками. Кроме представительных «Ауди» и джипа «Чероки», довольно новый УАЗик. УАЗа Константин купил специально для охоты. Недорого купил. Благо, Россия рядом — до границы считанные километры, а лесные дороги ему, охотнику с детства и заядлому браконьеру, известны настолько, что с закрытыми глазами может проехать. Вот и завез две туши коров, купленных у местного населения за гроши, оттуда вернулся на УАЗе. Дальше, за хорошо накрытую «поляну» в своем ресторанчике нужным людям, уже через неделю получил все необходимые документы и новые номера. За год УАЗ вдесятеро оправдал потраченные на него деньги. Константин не браконьерничал открыто, откровенно. Покупал за деньги официальную лицензию на добычу кабана, косули, заодно, путевки на охоту на уток, зайцев и пушнину. Прибор ночного видения, «СКС-О[1]» купил официально, зарегистрировал. Карабин «СКСО» отличался от боевого СКС только отсутствием штык-ножа. Магазин на 10 патронов, оптический прицел и прибор ночного видения не оставляли шансов любому зверю уйти от гибели практически в любое время года, суток и в любом месте угодий. Этим удачно пользовался Алексашкин. Мясо косуль, оленей, лосей, кабанов перекручивалось в мясорубках, коптилось, вялилось в цехах райпотребсоюза, превращаясь в «домашние» колбасы, рулеты, окорока или просто фарш для котлет, голубцов, пирожков, беляшей, чебуреков. Совесть свою и изредка наезжающие проверки он успокаивал рюмочкой-другой коньяка и пересказом слухов о том, что в городе, бывает, в беляши и чебуреки мясо котов, собак подмешивают; у него же – чистое мясо с ферм ближайшего колхоза и мясокомбината. Все накладные в порядке: ветеринарные, санитарные, бухгалтерские. Проверок Константин не боялся, слава о его гостеприимстве катилась далеко за пределы районных проверяющих служб: госпожнадзора, санэпидстанции, налоговых служб, милиции, ГАИ – всем хватало, всем умел угодить честный, правильный коммерсант Константин Алексашкин.

Многие ему завидовали, многие недолюбливали. Был случай – подожгли его «Ауди». Но неумело подожгли – спас. Не стал ездить на «паленом», подрихтовал и продал куда-то в Россию, сам пересел на «бочку» Ауди, жене купил новенький «Пежо». Жена его – верный и надежный спутник жизни. Вернее не бывает: и бухгалтер главный, и главный ревизор его торговых точек. Конечно, и главный официант в его ресторанчике, когда это потребуется для дела. Огромный дом отапливается газом. Благо, счетчик может «крутиться» как в одном, так и в обратном направлении. Все машины имеют газовое оборудование: с газом проблем не существует — все схвачено. Одно обстоятельство омрачало спокойную устроенную жизнь Константина. Он до сих пор не может простить себе поистине роковой ошибки, что совершил два года тому назад. В район приехал работать новый охотовед. По слухам, его сюда «командировал» замминистра. Цель одна – поднять с колен запущенное охотничье хозяйство района. Диких зверей по последним учетам вдвое меньше оптимальной численности, браконьерство процветает, никем не пуганое, как в лесу, так и на озерах. Подкормка диких животных не ведется, егеря получают мизерную зарплату, поэтому являются в город только за зарплатой, которую сами же и называют «зряплатой».

Новый охотовед сразу уволил половину егерей, пробил себе хоть и не нового, но еще крепкого на ход УАЗа, одел егерей в форму, вооружил их служебным оружием, патронами, биноклями. Кто хотел, тому купили лошадей, кто не мог содержать лошадей – тому приобрели за счет охотхозяйства мотоциклы. По всем егерским обходам стали строить кормушки, солонцы[2], кормохранилища. Все поляны по лесу засеяли овсом, топинамбуром. Стали практиковать выборочные, селекционные и коммерческие охоты с вышек. Охотовед два раза в год собирал в кинотеатре охотников района, выслушивал их претензии, доводил свои планы и свои условия. Жестко и бескомпромиссно повел борьбу с браконьерами. Первыми, естественно, ему попались главные хапуги в районе на тот момент — милиционеры вневедомственной охраны. Обнаглевшие, они привычно хотели взять в оборот молодого пришлого охотоведа. Но получился совсем неожиданный поворот: сразу четыре офицера, задержанных за незаконный лов рыбы сетями в период нереста с использованием служебного транспорта, были уволены из органов. Не помогли «ходоки» из ГАИ, от прокурора, от главврача районной больницы. Алексей Алексеевич безжалостно отправил копии протоколов в областное УВД, предварительно позвонив своим знакомым в Республиканской газете. За вневедомственной охраной попались два председателя колхоза, заместитель директора хлебозавода, один участковый и один собственный егерь, который организовывал незаконную охоту для гостей из соседнего района. Никто из этих людей не ушел от ответственности, несмотря на все свои связи. Связи охотоведа и его упорство оказались сильнее. Скомпрометировать его не удавалось. Жил он поначалу один: снимал комнату в частном доме у старушки. Ни с кем не пил, «по баням» не ходил, ни в кабак, ни по бабам ни бегал. Засылали к нему проституток – помешала бабка Фаина, устроила крик, прогнала девок и пригрозила охотоведу, что позвонит жене, которая оставила ей «на всякий случай» свой телефон. Жена охотоведа жила в областном центре, ждала, когда Алексею выделят обещанное жилье. Вот тут решил Константин предложить охотоведу свои услуги. Для начала пришел в понедельник в контору — познакомиться и выписать путевку. Предложил услугу: безвозмездно завезти своим транспортом около десяти тонн подмерзших овощей с райпищеторга. Алексей растерялся – это очень нужная и своевременная помощь. Кормов катастрофически не хватало, а тут бесплатная «гуманитарная» халява. Только вот куда лучше завезти корма? Константин опять предложил свои услуги знающего каждую тропинку и каждую дорожку гида по охотугодьям. На своем личном УАЗе больше месяца возил Алексея по угодьям, показывая места дневок зверя, места хороших токов боровой дичи, места, где лучше установить кормушки, солонцы, искусственные водопои. Алексей внимательно все выслушивал, выглядывал, запоминал, записывал в планшет. Однажды, во время очередной такой поездки, нарвались на браконьеров, загрузивших в «Жигули» дикого поросенка. Константин вынужден был подписать протокол в качестве свидетеля, вынужден был сесть за руль задержанных «Жигулей» и оказать помощь в доставке транспорта и браконьеров в РОВД. Скрипя зубами, он делал это, скрипя зубами, выступал в суде в качестве свидетеля. Не знал Алексей, во что обошлась эта поездка и это задержание Константину. Да и сам он никому не говорил, что месяц его торговые точки работали чисто на братву[3] — за его «гадский», с их точки зрения, поступок. Кинулся было к авторитетам, где имел «крышу», но напрасно. Пояснили ему, что охотовед – мужик государственный, правильный, по беспределу не работает; знают его давно по его делам и поступкам, потому как зверье лесное и рыба — это не его личное, а общее, и воровать оттуда для торговли – беда, «крысятничество и барыжничество». Хапать из леса – обкрадывать наших детей, обкрадывать самих себя, а красть и продавать, как это делает он, Костик, есть барыжничество, кстати, облагаемое «специальным налогом», который он, Костя, платит по низким тарифам. А ставка может быть и увеличена! Поэтому и намекнули ему, чтобы не лез на рожон и занимался делом: торговал, как и торгует, баловался с ружьишком, как и балует, но не в свои дела не лез и охотоведу палки в колеса не ставил. Да и поменьше с ментами «в десны лязгался[4]». Грустный и озабоченный вернулся он домой. Последнее предложение Кости поохотиться вместе — а потом к нему в баньку, Алексей не принял, хотя раньше заезжал, и чарку иногда выпивали вместе после поездки по лесу. Что-то насторожило Лешу. Может, кто-то вложил ему в уши, что бьет он, Костя, зверя для продажи? Кто ж это мог быть? Единицы об этом знали, все имели с этого навар, и проболтаться или сдать не могли. Может, сам догадывается? Во всяком случае, Константин принял все меры предосторожности и уже не один раз уходил из-под самого носа рейдовой группы. Жалко, что последнего шофера охотхозяйства – Валерку, выгнал охотовед. Валерка за небольшую плату предупреждал Костю о том, куда выписана путевка, сколько заправили бензина, где будут ночевать. И Константин благополучно делал свои браконьерские дела в противоположном участке угодий, предварительно сменив все четыре колеса на УАЗике и изменив номера с помощью пластилина. Останки зверей аккуратно закапывали, по дороге заменяли обратно колеса. Мясо увозили сразу на «запасной аэродром», совсем постороннему, ничем не «засвеченному» человеку. Там обрезали мякоть, кости увозили и выбрасывали на скотомогильник. Через день мясо с документами и синими штемпелями санветнадзора поступало в переработку: либо в ресторан, либо в райпотребсоюз, под видом домашнего. Алексей как-то обмолвился Косте, что при строительстве вышки для отстрела лисиц и бродячих собак на одном из скотомогильников обнаружил ребра и позвоночник лося. Константин постарался переубедить Алексея, что такого быть не может, что ни один дурак не повезет «добро» на свалку. Алексей как-то странно взглянул тогда ему в глаза, но промолчал, ничего не сказал.

 ***

Егеря собрались на планерку вовремя. Как обычно, расселись по стульям вдоль стены, разложив на коленях свои рабочие планшеты. Сегодня тема планерки не новая, но очень ответственная: подготовка и проведение учетов тетеревиных и глухариных токов и токующих на них птиц, а также наступающий период нереста рыб на водоемах: профилактика и методы борьбы с браконьерством на водоемах. Алексей подробно побеседовал с каждым егерем о токующих птицах, о шалашах, путях подхода, подъезда, о наличии у каждого егеря в обходе по пяти-шести хороших мест для проведения охот. Нужно учитывать очень много обстоятельств: подъезды, подходы, ночевки в лесу, костры, чучела, профиля. Если требовалось, останавливались лесорубочные работы в местах токов. Не исключались варианты организации охот по охоттурам для иностранцев – оговаривалось, какие тока оставить в резерве для этих целей. Распределили водоемы между егерями для усиленной их охраны, в основном, по месту жительства каждого егеря. Ревизию токовищ глухарей Алексей брал на особый контроль. Глухариных токов всего было шесть. Только на одном из них около шести петухов, на других – по три-четыре самца. Тем не менее, сохранению этих токовищ, скромных по охотничьим меркам, охотовед Алексей Фомин придавал очень большое значение в своей работе. И эта работа не прошла бесследно. В этом году была уже запланирована одна охота на глухаря по коммерческому туру для богатых охотников, скорее всего, иностранцев. Не оставили без внимания на планерке вопросы подготовки весенней охоты на тяге на вальдшнепа[5], пропагандой которой активно занимался Алексей. В районе, до его прихода на работу, лишь единицы охотников приобретали путевку на эту красивую охоту, воспетую еще Тургеневым, Пришвиным и Буниным в своих произведениях. И егеря, толком не знавшие ничего об этой скрытной птице, поездив с Алексеем на вечерние и утренние «тяги», влюбились в эту красивейшую из охот на птицу. Закончив к обеду совещание, Алексей отпустил водителя в «отгул» до завтра, попросив предварительно заправить машину и еще раз, на всякий случай, «заглянуть под капот». Пыркова и Болохина предупредил, что завтра к вечеру сбор. Когда и насколько уезжают, Алексей никогда вперед не говорил, коллеги уже привыкли, уезжая на день, быть готовыми вернуться через сутки, а то и позже.

***

Забрав у Антоновича вымытую заправленную «до краев бака» машину, Алексей, захватив оружие и рации, поехал домой. У калитки его встретило его «хозяйство» – курица по имени Курочка Ряба. Поглядывая то одним, то другим хитрыми глазами, выманивала у него лакомство — кусок белого батона, который он так и не купил, задумавшись, проехав мимо магазина. Пришлось пешком вернуться в магазин. Купил батон белого хлеба, молока, сигарет, уже собрался домой, когда его остановили улыбающиеся продавщицы:

– Алексеевич! А вы на машине?

– Нет, пешком, что-то случилось?

– Ой, – всплеснула руками молодая, красивая, но, как знал Алексей, разведенная заведующая магазином, – у нас проблема. Мы сейчас закрываемся на санитарный час, а у нас выручка немалая. Вот мы ищем, кто бы смог нас в банк свозить! А мы отблагодарим, правда, девчата?

Девчата дружно заулыбались, обступили Алексея, уставившись на него веселыми, лукавыми глазами.

– Я даже не знаю, девчата. Я уже загнал своего «козлика» во двор.

– Ну, Алексеевич! Здесь же рядом. А мы и стол вам приготовим. Вы же один там, бедненький, никто вас не покормит. Вон, всухомятку все. То консервы, то колбаса. Так и язву можно заработать.

– Откуда вы взяли, что я всухомятку? Я, если что, запиваю. Иногда…

Они дружно рассмеялись, Алексей понял, что деваться некуда. Да и время позволяло: он решил сегодня только ночью выехать в угодья, а с вечера немного покемарить дома.

– Ну ладно, сейчас приеду, только собирайтесь быстренько, чтоб не ждать, как обычно, на свидание.

– А вы что, Алексеевич, на свидания ходите? Вот не знали мы, а ведь рядом живем! Интересно, кому ж это подвезло такого любовничка захомутать? – они опять дружно рассмеялись, но Алексей, краснея, быстро вышел на крыльцо, что-то пробормотав, и быстро пошел за машиной.

Ждать долго не пришлось. Сама заведующая и молоденькая практикантка быстро вскочили на заднее сиденье УАЗа, и через десять минут они были уже у банка.

– А вы меня подождете? – спросила заведующая, – я минут десять, не больше.

– Конечно, Леночка! А потом куда, обратно?

– Это уже как договоримся, – Лена, весело смеясь, вышла из машины вместе с практиканткой. Вернулась через полчаса, но уже одна.

– Ой, извините, Алексей Алексеевич! Я и так без очереди, но пока все оформила. Задерживаю Вас?

– Нет, в принципе, я на сегодня уже вроде отработал. До вечера свободен.

– Хорошо Вам. Сам себе хозяин, все на свежем воздухе. Природа! Люблю природу! Хоть бы пригласили когда-нибудь, Алексеевич! Показали бы эту природу молодой незамужней женщине!

Лена вновь засмеялась, достала из сумочки пачку сигарет и зажигалку.

– У Вас в машине можно курить?

– В этой машине можно все, – ответил смутившийся Алексей.

– Ой, сомневаюсь я, что здесь можно все. Как-то не верится, – Лена откровенно провоцировала краснеющего охотоведа, – и сиденья, наверное, не раскладываются?

– А зачем их раскладывать, – принял вызов Алексей, – при хорошем настроении и желании можно и танцы устроить, не то, что спать!

– А кто говорил «спать»? Я не говорила! А что это Вы подумали? Вот такие все мужчины! Чуть что – у них на уме только одно: спать, – Лена откровенно смеялась над Алексеем, выпуская дым в открытый лючок форточки.

– Ну, поехали?

– Конечно, конечно. А куда, Алексеевич?

«Во, дает», – подумал про себя Алексей, но вслух сказал:

– Я могу и природу показать, но сейчас распутица и холодно. Там, ближе к лету, красивей.

– Алексеевич! Не напрягайся! Я пошутила. Мы же знаем, что ты женат, у тебя и детки, и жена дожидаются там, в области. Не обращайте на меня внимания, Алексеевич! Просто у меня сегодня настроение такое, боевое. Поехали, если можно, назад, в магазин…

Молча они доехали до магазина, ласково улыбнувшись большими черными и немного грустными глазами, Лена выпорхнула из машины, обронив, уже закрывая дверцу:

– А все-таки я действительно очень люблю природу. Буду ждать солнышка! До свидания, Алексей! Спасибо, что выручили.

– До свидания, Лена. Я обязательно напомню Вам об этом разговоре, ладно?

– Посмотрим! – она уже поднималась по ступенькам магазина.

***

Ночью Алексей встал без будильника в два часа. Прогрел машину, выпив кофе, залил в термос с заваркой кипяток, сунул остаток батона, завернутый в газету, в рюкзак. Захватив ружье в чехле, рации, патронташ, замкнул остывший дом и к рассвету был уже в глубине хозяйства. Весенняя дорога раскисла, в лесу кое-где еще и лед не растаял на лужах; пришлось несколько раз объезжать опасные места по лесу, чтобы не провалиться, иначе одному будет очень сложно выбраться. Алексей знал, что захудалый колхоз в прошлом году так и не распахал кукурузное поле назиму, а рядом посеял озимую рожь. Сюда и держал путь охотовед. Это очень лакомое место весной для всей дичи. И кабаны должны повадиться, и вот-вот гуси потянутся, и тетеревов зимой на березах туту сидели стаи – что грачей весной. Оставив УАЗ недалеко от спящей деревни, дальше пошел пешком, закинув за спину рюкзак, на плечо ружье, на шею бинокль. Только стало сереть небо на востоке – потянули тучи. Скоро должен был начаться дождик. Примостившись на гниющей копне соломы, Алексей рассматривал поле в бинокль. Кое-где уже слышны переливы тетеревов, вдоль леса быстро «протянул» вальдшнеп. Большое стадо кабанов цепочкой бесшумно укатился с кукурузного поля в лес. Гусей еще не было видно. Дождавшись рассвета, Алексей прошелся по следам стада. Голов тридцать кабанов разного возраста всю ночь «перепахивали» поле. На растаявших холмах озими звенели тетерева. Проснувшаяся было криком петухов и мычанием коров деревня, притихла вновь под серым утренним дождем. Завернув в маленькую вымирающую деревушку, Алексей заехал к леснику-пенсионеру Михаилу Сидоровичу. Он любил бывать у него в гостях. Добротный большой аккуратный двор; все на своем месте: телега, сани, тракторок, мотоцикл. Большой чистый двор всегда ухожен, несмотря на большое хозяйство, которое держали Михаил Сидорович и его жена Зинаида Александровна. Две лайки в вольере и дворняга на цепи надежно охраняют хозяйство. Хотя и не от кого здесь в этих диких краях прятаться, но местный уклад и сила привычки – надежный оплот вековых традиций.

Посигналив у ворот на всякий случай, Алексей, захватив так и не расчехленное им ружье, вошел в незапертую калитку. На крыльце встретила приветливая Александровна:

– Ох, ох, кто пожаловал! В такую рань, Алексеевич. Ну заходи, дорогой. А мы только управились, вот садимся снедать. Заодно и перекусите!

– Спасибо, Зинаида Александровна. У вас с удовольствием перекушу. Как там Сидорович, кряхтит трохи?

– Да нешто спину ему прихватило, эту неделю дома сидит, пчел своих все догледает после зимы. А вы проходьте, проходьте, я сейчас, – она проворно за рукав провела его через веранду-сенцы в переднюю часть хаты, одновременно являющейся и гостиной, и холлом, и кухней. За столом сидит хозяин – худой, жилистый, черный, как смоль, но с сединой в волосах. Крутит самокрутку из газеты.

– А – здорово, пропажа! – Приветствует, вставая, охотоведа, – а я думаю, вот уже гуси скоро полетят, тетеруки вовсю дерутся, а начальства все няма и няма!

– Да вот, Сидорович, как только появилась возможность, сразу выбрался. Я был сегодня у вас на полях за маяком. Кабанов видел, лисицу, тетеревов много на буграх. Ты шалашики еще не делал?

– Да вот собираюсь, да спина, мать ее за ногу, так разболелась, даже не знаю, что и делать?

– Ну и ладно, Сидорович. Там у меня в багажнике я привез тебе охотничью цивилизацию. Складные шалашики из арматуры с маскировочной сеткой. Посмотришь сам, приспособишься. А я через неделю тебе на охоту двух генералов привезу. На тетеревов, может, и на гусей повезет. Ты уж тут «привяжи» что-нибудь, договорились?

– Ну дык, а як жа ж? – засмеялся старый лесник, – мне разницы нету, генералы или адмиралы. Абы люди хорошие были. А плохих ты не привезешь, Лексеич…

Вошла хозяйка, вытирая руки о фартук, быстро засуетилась у печи, двигая горшки и горшочки. Скоро на столе появились тарелки с мясом, квашеная капуста в полукочанах и отварная, с пригарочками, как любит Алексей, картошка.

– Алексеич. Может, рюмочку с дороги?

– Не, спасибо, Сидорович, я ж за рулем.

Сидорович моргнул одним глазом, заговорщически показывая на хозяйку:

– А ты всю не пей, только пригуби. И я с тобой для аппетиту чуть-чуть глотну!

– Ах, каб тябе. Чего ты человека подбиваешь! Сам выпить хочет, а я ему не даю, вот он и сказки тут начинает баять. Ишь ты его, едреный корень!

– Ладно, ладно, Александровна. Ну плесните чуток, так и быть, пока доеду до города – растает…

Александровна, продолжая притворно ворчать, выскочила в сенцы, чем-то там загремела. Сидорович напряг слух, внимательно слушая направления шагов хозяйки. Александровна вернулась с графинчиком самогонки. Налила две рюмки. Графин убрала. Сидорович быстро опорожнил свою рюмочку, закряхтел:

– Ох, хороша. Поверишь, Алексеевич? Спрятала гарэлку и не дает уже почти месяц, скоро запах забуду водки своей домашней…

Алексеевич усмехнулся, быстро и незаметно для Александровны перелил свою самогонку в стакан Михаила:

– Ну, хозяева, ваше здоровье, спасибо за хлеб-соль. Надо ехать…

Быстро съел несколько картофелин с холодным мясом, закусывая хрустящими листьями капусты. Напоследок обильно обмакнул в земляничное варенье толстый блин, с удовольствием надкусил его, свернув в трубочку, и запил зверобоевым чаем, запаренным в чугунке.

– Так, договорились, Михаил Сидорович! Я приеду без предупреждения на ночь.

– Приезжай, дорогой, все будет как надо, ты же знаешь, – заулыбавшийся Михаил встал из-за стола провожать гостя…

Зинаида Александровна уже проворно и незаметно сунула под сиденье водителя узелок с жареным салом, завернутым в толстые блины, кольцом домашней колбасой и банкой варенья: «Один живет, бедолага! Кто ему там приготовит? А так хоть своего, домашнего покушает, – улыбаясь, думала она, неслышно закрывая дверь УАЗа. Вскоре Алексей, разбрызгивая грязь, пробивался в сторону города, уже опаздывая немного на работу. Включил в машине рацию и тут же услышал голос диспетчера:

– «Жасмин-32». Срочно ответьте «центральному»!

– Ну вот, утро начинается, – усмехнулся Алексей, включая микрофон автомобильной рации:

– Слушаю, Владимировна!

– Алексеевич! Наконец-то. Вы меня хорошо слышите?

– Да, хорошо, говорите.

– А где Вы сейчас?

– Я в хозяйстве, еду в город, буду через час.

– Вас срочно разыскивает председатель райисполкома. И директора лесхоза, но он уже туда уехал. Просили Вас срочно приехать.

– Владимировна! Позвони им туда, пожалуйста, скажи, буду к половине десятого. Свою рацию не выключаю, если что – «маякуйте». Конец связи.

– Конец связи, сделаю.

«Так я и ожидал, – подумал Алексей, – сейчас начнутся разборки. Почему не доглядели, почему не предусмотрели? Ладно, прорвемся».

***

Свет фар появился совсем неожиданно и двигался вдоль опушки леса. Самой машины из-за света кабаны не видели, поэтому замерли в ожидании, пока это явление, тихое и на вид неопасное, пройдёт мимо них. Неожиданно свет встрепенулся и пополз по полю, прямо к настороженным кабанам. Когда луч света выхватил в овсе первых кабанов, источник света замер на месте, луч метнулся влево, вправо и вновь остановился на молодой свиноматке, впервые явившей на свет семь полосатеньких чад. Предупреждающе ухнув, она собрала поросяток у себя под животом и, ослеплённая, недоумённо и слепо уставилась на прожектор. Другие кабаны бесшумно стали углубляться в поле, подальше от непонятного светила. Молодая свиноматка почувствовала, как кто-то из поросят тянет её зубами за пустой сосок. Задней ногой она толкнула его легонько, отгоняя от потрескавшихся, едва налитых молоком сосков и вновь уставилась на фару, настороженно водя ушами. Что-то подозрительное щёлкнуло, и свинья уже собралась сорваться с места, но… резкий удар, жгучая боль. Ноги подкосились. Последнее, что успела заметить – высокое звёздное небо над нависшими колосьями. Жизнь оборвалась. Гулкое эхо ночного выстрела покатилось по ночному лесу. Ничего не понимающие поросята жмутся к ещё горячему животу: им из-за высоких стеблей не видно, как уносятся в лес их собратья – дикие кабаны, напуганные до безумия выстрелом. Они ждут мамку, которая несколько раз забилась в страшных конвульсиях, едва не покалечив попавшего под копыт поросёнка. В свете фар замелькали длинные тени. Поросята услышали приближающиеся шаги, увидели мелькающие в свете прожектора тени и, не выдержав, бросились врассыпную, прячась в овсе.

Люди подошли к свинке, полоснули ножом по горлу, обескровливая добытую дичь. Повернув свинку на спину, стали резать ножом кожу на животе. Чей-то скрипучий, приглушённый голос прохрипел:

– Во, бля. Свинка подсосная. Молоко с кровью брызнуло. Где-то «полосатики». Может собак из машины выпустить. Пусть подавят молодняк, все равно волкам достанутся.

– Не надо! Срочно смываемся. Выбрасывай потроха и потащили, – второй охотник махнул рукой: свет погас. Он достал фонарик, посветил:

– И вправду, подсосная. Я, когда стрелял, поросят не видел в траве. Грех взял на душу, мамку положил.

– Да ладно тебе, Костя. Сколько ты уже нагрешил, давно на сковороде тебе место приготовлено. Пошевеливаемся, да поедем печёнку жарить, свежевать. У деда самогон хороший! Попируем сегодня…

Они быстро выпотрошили добытую свинью, волоком подтащили к машине, и вскоре на поле наступила поистине мёртвая тишина.

До рассвета перепуганные поросята прятались в траве, однако страх, холод, одиночество заставили их начать поиски матери. Там, где они расстались, две лисицы, злобно фырча и скаля кровавые зубы друг на друга, растаскивали останки потрохов их матери. Облезлые, ещё не вылинявшие, они было бросились к оторопевшим поросятам, и наверняка хоть одного их них растерзали бы, но набитые их желудки не позволили им долго гоняться за убегающим лакомством. Так мать сослужила последнюю службу своим чадам, оставшимся один на один с этим грозным миром. Сбившись в стайку, во главе которой стал самый большой среди них хрячок, они, наконец, выбрались в лес, где ещё держался еле уловимый для их пятачков запах ушедшего стада. Подняв хвостик торчком, поросенок повёл своих братьев и сестёр по следам стада, вздрагивая и шарахаясь от любого треска, шума. Лишь на рассвете они нашли стадо, залёгшее на днёвку. И здесь их постигло новое несчастье. Завидев лежащих в грязи и просто на мху диких кабанов, поросята бросились в стадо в поисках матери, в поисках тепла и приюта. Однако нарвались сразу на молодую свиноматку, у которой её девять поросят уже изрядно потрепали, погрызли до крови соски. Чужие поросята, почуяв запах тепла и завидев мирно спящих полосатых малых сородичей, бросились было к дремавшей свиноматке. Та, всполошенная таким наглым и нахальным поведением чужих поросят, за которыми почему-то не доглядела мать, не раздумывая, перехватила поперёк туловища первого попавшегося чужого поросёнка. Тот завизжал, задёргался. Свинья сжала челюсти, раскусив поросёнка, мотнула головой, разбрызгивая кровавые пятна вокруг, и бросила под ноги то, что только что было поросёнком. Ещё раз схватила и, дико вращая глазами, бросила ошмётки в сторону и потопталась по ним копытами. Её родные поросята, сбившись друг к дружке, застыли от ужаса, а пришлые, чужие, в панике разбежались по стаду, шарахаясь от любого движения грозных сородичей. Без мамки любой из взрослых кабанов мог повторить то же самое с ними. Они остались абсолютно беззащитными сиротами даже в своём родном стаде. Беспомощно метаясь, они не знали, куда им уйти из стада, которое они нашли с таким трудом…

Заслышав визг поросёнка, хозяйка стада, матка-вожак, вскочила, насторожилась. По предсмертному хрипу поняла, что поросёнка убили свои и уже собиралась лечь обратно на бок к своим поросятам, когда заметила мечущихся чужих поросяток. Она сразу узнала их. Это поросята молодой свинки из её стада. Именно она, эта молодая мамка сегодня не вернулась с поля после выстрела. Значит, это её поросята сами пришли сюда в стадо по их следам и тут же поплатились за свою доверчивость. Матка сделала несколько шагов из-под ёлки, где она лежала. Шесть поросят остановились перед ней, уставившись чёрными испуганными глазками на большую, с виду очень грозную и страшную свинью, готовые в любую минуту сорваться с места и спрятаться в густых зарослях малинника.

Свинья тихо заурчала, несколько раз хрюкнув, копнула рылом мох, как бы в поисках молодого корешка или червяка. Ещё раз хрюкнула, приглашая поросят порыть мох вместе с ней. Маленький хрячок опасливо сделал несколько шажков к ней, остановился. Свинья подошла ближе и вдруг легла набок животом к поросятам. Те, почувствовав запах тепла и тёплого молока, такого родного, как у мамки, не раздумывая, бросились к соскам. Свинья терпела их жадные покусывания. Молока было мало, но её родные и «приблудные» поросята уже умело добывали себе подножный корм — грибы, ягоды, коренья, улиток. А эти — поменьше и совсем тощие, неопытные. Она закрыла глаза: поросята уже большие, пусть остаются с ней; она их будет охранять, учить, воспитывать, и к зиме они уже будут самостоятельными членами её стада, продолжателями их рода. Сегодня она стадо не поведёт на поля. Стало опасно, придётся несколько дней питаться в лесу, благо, кормов летом достаточно. А когда исчезнет с неба луна, она опять поведёт кабанов из леса на поля: там столько всего вкусного и для взрослых, и для маленьких членов её стада. Только нужно быть очень осторожным, и она это прекрасно знает. Самые голодные, самые неосторожные, самые дерзкие погибают первыми. Своих же поросят она будет учить осторожности в любой ситуации: на лёжке, в пути, на кормёжке. И они вырастут все, больше никто из них не должен погибнуть, она за это в ответе перед самой природой.

***

Не успел Сидорович отскочить – калитка распахнулась, и в проеме показалась отекшая физиономия хозяина. Взглянув на лесника, сходу заорал:

– А ты что здесь пасешь, старая колода? Подслушивал? Костя, — окликнул он во двор, – иди, глянь! Общественный инспектор явился и ухо клеит!

На улицу вышел Алексашкин в камуфляже и незнакомый мужчина, тоже в камуфлированной одежде.

– Вот тебе и раз! Сидорович! Какими судьбами? Может, зайти хочешь или сразу тебя здесь на улице загасить, старый пердун. Ты что, опять стучишь своему охотоведу?

– Ничего и никому я не стучу, а ты поаккуратней со старшими, пацан. Я тебе не то что в батьки, в деды гожусь!

– А что ж ты, дед, под калиткой тусуешься? Что тебе здесь надо?

– Я ни у кого не спрашиваю, где мне ходить, ясно?

– Давай, дед, вали отсюда, пока я тебя и коня твоего в фарш не перекрутил, ясно?

– Как ту свинку, что вчерашней ночью на горохе убили. И поросяток без мамки оставили? Так?

Алексашкин оглянулся:

– Ты что несешь, гнида? Какую свинку?

– Такую! Я видел следы. Это твой УАЗ, что стоит вон там, в сарае, только вы никак нажраться не можете! Кишкоблуды! Хотите красть – крадите! Вам закон не писан, и я вам не указ. А чего в лес претесь? Матку подсосную убили и жрете. Как она вам в горле поперек не стала! Только что водкой запили, чтоб не подавиться, ироды. И не вылупливайся на меня. Будет и на вас управа! Мало заплатил? Так вообще в тюрьму сядешь, и там у тебя и спросят, что ты на воле делал, с чего жил, чем кормился? Будет тебе и там жизнь, увидишь!

– А ты, сука, ты меня жизни будешь учить, ты меня пугать вздумал, прихвостень лесхозовский? Ну-ка пошел вон, козел, пока тебе на месте голову твою дурную не открутил и собакам своим не скормил, – замахнулся на деда Алексашкин, но его удержал хозяин-пасечник:

– Подожди, Костя. Ну, мелет старый, пусть и мелет. Пусть брешет себе. Собака лает – караван идет. Не трогай его – сам скоро сдохнет где-нибудь в лесу. Или дерево на него упадет. Ехал бы ты домой, Костя!

Они вернулись во двор, затворили калитку. Сидорович постоял, сел на телегу и дернул вожжами, повернув коня к дому.

«Вот Леша приедет – все ему расскажу. Я вас, сволочей, начисто поставлю, я найду на вас управу!» – бормотал он, подгоняя коня. Сердце сильно защемило. Приехав домой, выпил валерианки, прилег. Хозяйки дома нет, с утра на велосипеде уехала к родственникам в соседнюю деревню. Проснулся от сигнала машины.

«Наверное, Леша приехал», – обрадовался старик.

Взяв на руки спавшего в ногах кота, вышел на улицу. У калитки стоит незнакомая машина – большая черная иномарка.

«Что это еще за гости?» – тревожно мелькнуло в голове.

Вышел из калитки. Стекла в машине такие черные, как и сама машина. Вдруг двери распахнулись, и из машины выскочили шестеро молодых парней.

– Ты, дед, вчера на гороховом поле на коне ездил?

– Я ездил, а что?

– А то, дед, что у нас там пропала коза.

– Я не видел там никакой козы, о чем вы?

– А вот мы знаем, что козу нашу ты, старый пердун, стырил. А на других людей стрелки переводишь. Было такое?

И только тут Сидорович обратил внимание, что номерные знаки на машине обмотаны тряпкой.

«Костик бандюг ко мне подослал», – пронеслось в голове.

– Ты, дед, слишком много знаешь и слишком много болтаешь. А живешь на отшибе. Как ты думаешь, быстро твоя хата сгорит? Не знаешь, молчишь? А вот мы сейчас проверим…

Один из парней вытащил из машины канистру, пнул ногой калитку и вошел во двор, не обращая внимания на заходившихся в лае собак. Облил стены дома содержимым канистры, и до лесника донесся запах бензина.

– Что делаете, ироды. Я же вас сейчас перестреляю, сволочи. Отойди от хаты!

– Перестреляешь? Чем? – один из бандитов подошел к леснику. Схватил у него из рук кота и, зажав за задние лапы, ударил того головой о столб. Швырнул к забору мертвое тело с окровавленной головой.

– Ты хочешь, чтоб и тебе так сделали? – он подошел к деду, подставив ногу, ударил в грудь. Сидорович упал.

– Сегодня мы твою хату сжигать не будем, но если ты еще раз нашу козу тронешь, мы тебя, дед вместе с твоей бабкой в этой хате самих зажарим. Ты понял? Седи, старый, дома и наслаждайся жизнью. И не лазь по чужим дворам, и не вздумай жаловаться, а то… – он достал из кармана зажигалку, – чирк … и все, дед. Пожалей свою бабку. Еще раз «стуканешь» – пеняй на себя. Будет как этому коту… – они заржали, сели в машину и уехали.

Сидорович долго лежал у калитки, поднялся, вытер слезу, подошел к мертвому коту. По небритой щеке опять покатилась слеза.

«Скоро хозяйка твоя придет. Что я ей скажу? …Скажу, что сошел в другую деревню? Скажу, что видел тебя там на ферме… Попереживает и успокоиться. Ничего ей рассказывать не буду», – решил дед, разговаривая над мертвым котом. Взял во дворе лопату, поднял кота, ушел в дальний конец огорода и закопал у забора. Сравнял землю, чтоб не бросалось в глаза. Слёз уже не было. Застыли они солью на морщинистом лице, застыли болью в выцветших глазах, застыли добавившейся сединой в волосах…

Александровна приехала уже в сумерках.

– Дед, а что-то у нас во дворе бензином воняет?

– Это не бензин. Я хату обмазал маслом отработанным, чтоб шашень[6] не грыз.

– Чего ты сегодня какой-то квёлый, захворалый, а? Никак приболел? Говорила тебе – не мотайся ты день и ночь по белу свету. Сидел бы уже дома на печи. Нет, неймется ему…

– Александровна, – ласково обратился он к ней, – как помру, с кем будешь ругаться?

– Ай…помру! Я первей тебя помру! Пошли-ка спать. А кот-то наш, где запропастился? Что-то нету «хозяина».

– А где ему быть? Я сегодня вроде его аж на ферме видел.

– Ну, это значит дня три по «девкам» гулять будет. Весь в хозяина пошел! Правильно в народе говорят: какой хозяин – такая и скотина. Да, дед?

– Пошли-ка спать, мать. Что-то я устал. Завтра договорим.

Александровна быстро расстелила постель, исподтишка поглядывая на мужа. Тот разделся, лег и повернулся к стене и, казалось, уснул.

Но не спал Сидорович. Сжав кулаки и скрипя вставными зубам, обдумывал план. План мести.

***

Переодевшись в полевую форму и захватив неизменный рюкзак с рациями, биноклем, ПНВ, фляжкой со спиртом на клюкве, зацепил под мышкой кобуру с «Макаровым». Вроде все: документы в кармане, бумаги в сумке, компас и запасные ручки, ножи – тоже в сумке, сигнальные ракеты в кармане рюкзака. Перекусить купить надо в магазине, не забыть бы… Закрыл дверь в сарайчик, где живет курица, оставив открытым лючок внизу – «запасной выход» для Рябы. Налил в корыто воды, сыпнув в кастрюльку побольше зерна. Можно ехать.

– В магазин будете заходить, – по привычке Антонович сбросил газ у магазина.

– Да, Антонович, на выезде из города притормози. – Алексеевич, – Болохин не замедлил отреагировать, – Вы же только в этом магазине обычно отовариваетесь!

– Это, когда я домой еду. А когда из дома – в другом, – буркнул Леша; Болохин, засопев, затих, копошась в своем рюкзаке, в котором что-то подозрительно звенело. Тут уже и Алексей уколол:

– Одна, Петрович, звенеть не будет!

– А две звенят, Алексеевич, не так!

Они расхохотались, Антонович улыбнулся в усы – все в порядке, удачка будет.

Захватив по пути Мишу Пыркова, проверили кормовые поля в двух егерских обходах. Культуры взошли хорошо; проволока, с навешенными на нее банками, и чучела посреди поля пока охраняли всходы от диких кабанов. Алексей не поленился, сходил к нескольким солонцам, проверил наличие соли. Порадовался свежим следам диких зверей у солонцов, а на одном из них вспугнул большое стадо диких кабанов. Большая свиноматка с многочисленным семейством поросят грозно заурчала, ляскнула челюстями и неторопливо, продолжая урчать, увела поросят в чащу. Стойких запах диких кабанов остался витать в воздухе. «Хо-о-рошее стадо – радостно отметил Алексей, – и матка не старая, но солидная такая; поросят, штук пятнадцать сберегла – умница». Походя по лесу, в каждом обходе делал записи в блокноте – будет тема для разговора на очередной планерке: где-то хранилище подтекает, где-то кормушки надо подремонтировать, где-то аншлаг, пострелянный нерадивыми охотниками, заменить. Везде, где находился, внимательно изучал следы, что-то записывал себе в свой блокнот. Только с наступлением темноты они начали подумывать о ночлеге, решив остановиться у озера, невдалеке от большой деревни. Машину спрятали в кустах, сами разложили костерок, пожарили сала, вскипятили в котелке на огне чая. Жареное на костре сало с печеной в золе картошкой – обычная еда, как говорит Болохин «всех валацуг[7]». «Валацуги – так валацуги», – зато и вкусно, и нехитро, и питательно. А чай, приготовленный из стеблей малины, с листиками земляники, да еще и с ароматом дыма – что может быть лучше для умиротворения на берегу озера, на опушке леса, под звездным июньским небом? Рано утром спланировали проехать вдоль колхозных полей с картошкой, погонять кабанов, а может, и браконьеров. Тихо переговариваясь у потрескивающего костра, незаметно прикемарили, и уже ближе к рассвету Антонович шепотом поднял Болохина и Алексея:

– Там у деревни сети снимают!

Алексей взял бинокль и, несмотря на сумерки, разглядел лодку и двоих человек в ней, вытаскивающих из воды сети.

– Подъем, поехали. Позавтракаем позже.

Они залили угли потухающего костра, не гремя дверцами и не включая огней, развернулись в лесу и поехали в деревню. Сколько было можно, столько проехали по деревне так же без огней, машину оставили за высоким забором крайней хаты, с Антоновичем начеку. Миша, включив рацию и спрятав ее под гражданским пиджаком, пошел вдоль берега к причаленным и привязанным цепями лодкам. Алексей и Болохин, оба в форме, прячась за деревьями сада, стали подкрадываться с другой стороны. Скоро послышался голос Миши по рации:

– «Жасмин». Они у меня. Не торопитесь, здесь порядок!

Алексей и Петрович, оставляя полосы следов по высокой росистой траве вокруг сада, выбежали к озеру. Миша стоит у лодок, перед ним копошатся какие-то людишки. Подойдя ближе, Алексей увидел, что это дети.

– Здравствуйте, мальцы!

– Здрасьте, – буркнул один из них, что постарше. Меньший сидит на носу лодки, словно пойманный в ловушку волчонок, исподлобья поглядывая на взрослых дядек.

– Ну, что, пацаны? Сети ваши?

Ребята молча опустили глаза. Мурзатые[8], без рубашек, босиком, в рваных штанишках, закатанных по колено. Старший – загорелый подросток; маленький – совсем еще мальчонка, белобрысый, с облупленным носом и веснушками по худенькому лицу и костлявым плечикам.

– Ладно, ребята, говорите честно: сети ваши, батьки вашего может быть, или сперли чужие?

– У нас батьки нет. В тюрьме он. А сети мы не крали. Наши, – старший, не поднимая глаз, хриплым голосом глухо ответил и взглянул на Болохина. Форма милиционера явно пугала ребят.

– «Жасмин-1», давай к берегу, спокойно! – вызвал Алексей машину.

– А мамка где ваша? Дома?

– Нет. Она как ушла вчера на ферму, так еще не приходила.

– А почему?

Пацаны молчат, и вдруг меньший отозвался:

– У них вчера получка была, мы деньги не успели забрать. Значит, пьет где-то с Зинкой.

– Какой Зинкой?

– Ну, с подругой, значит.

– А лодка чья?

– Наша. Нашего батьки.

– А за что отца посадили?

– Украл два мешка комбикорма с фермы, – ответил старший.

– Зачем украл, пропить за водку?

– Нет. У нас тогда свиньи были. Надо было кормить.

– А сейчас нету?

– Нет. Мамка продала все, только куры остались.

– А сколько вас в доме?

– Четверо и мамка.

– А рыба зачем? Кушать?

– Нет, – меньший встал, – мы не едим рыбу, меняем на сало, яйца и молоко у тети Кати…

– Заткнись, дурак, – старший дал подзатыльник меньшему, – не слушайте его. Рыбу ловим для себя, сами и едим.

– Ясно, – Алексей посмотрел на часы, – пять утра. Вы спали сегодня?

– Нет!

– Да!

Меньший сказал «нет», старший – «да» одновременно. Старший исподтишка показал кулак.

– Ясно, – опять вздохнул Алексей, – сети караулили. По очереди – ну, что будем делать, товарищ милиционер?

– Будем протокол писать! – Болохин строго сдвинул брови.

– Дяденьки! Нельзя протокол. Нас все равно в тюрьму не возьмут, и денег у нас нет, и у мамки нету денег! А только мамку лишат родительских прав, – у старшего задрожал голос, и он, чтоб не заплакать, замолчал. Меньший зашмыгал носом, отвернулся. Алексею меньший малец напоминает его меньшего – Игоря. Тот же веснушчатый носик, такие худенькие плечики, такой же белобрысый, выгоревший на солнце.

– А, ну-ка, пацаны, грузитесь в машину. Миша, забрось сетки в багажник. Не бойтесь, я вас домой завезу, и не буду ругать.

– А дядя милиционер? – меньший глянул с испугом на грозного Болохина.

– А я его попрошу, и он не будет. Так же, Александр Петрович?

Болохин смягчил взгляд:

– Если только немного. Посмотрим.

Пацаны живо заскочили на заднее сиденье, Пырков с Антоновичем забросили небольшую, всю в дырах сеть с рыбой в багажник.

– Как зовут вас, пацаны?

– Меня Васька, а он – Игорь, – старший кивнул в сторону осмелевшего младшего брата.

«Вот так совпадение, – защемило в груди у Алексея. – Только мой сейчас спит в тепленькой постели, или, наверное, с сонными глазенками сидит на кухне, ждет, пока нагреется вода в чайнике, насыпал полкружки сахара, сделает пару глотков и пойдет тихонько, чтоб не разбудить маму и Антона, смотреть телевизор».

Подъехали к дому с поломанным забором, без калитки. На веранде половина стекол побиты, на веревке во дворе висят на деревянных прищепках детские штанишки. Ворота в сарай открыты, сквозь них видно, что крыша на сарае прохудилась.

Во двор вышла девочка лет пятнадцати. Увидев, что из УАЗа выбираются мальчишки, запричитала тихонько, почти шепотом:

– Ой, божечки! Попались! Я ж говорила, я ж говорила. Или утопитесь, или поймают. Что теперь будет, что бу-у-у-дет… У-у-у…

– Ну, ну что ты, успокойся, сейчас мы уедем, и ничего не будет. Успокойся, как тебя зовут, хозяйка? – Алексей ласково обратился к девочке.

– Настя, – вытерев кулачком, по-детски, слезу ответила Настя, – дяденьки, они больше не будут. Я изрублю эту лодку топором. Жалко, вот, папка придет, а эту лодку он сам делал.

– А когда, папка-то придет?

– Зимой. В этом году.

– Мать не приходила?

– Нет, она на работе. У нее работы много.

– Да ясно, ясно. Забирай-ка своих мальчишек, Настя, не беспокойся, мы их наказывать не будем. А где тетя Катя живет?

– Какая тетя Катя? – она испуганно оглядела мальчишек, – нет никакой тети Кати, не слушайте их, паразитов. А то еще добрых людей оговорят.

– А ты не переживай. Я хочу молока себе купить, парного. Можно?

– Конечно. Вон – напротив.

– Петрович, ты тут разгружайся, я схожу по делу, – Алексей слазил в рюкзак и пошел во двор через дорогу. Калитка открыта, но он постучал специально громко клямкой. Злобно залаяла собака. С ведрами в руках показалась хозяйка:

– Вы ко мне?

– Да, я к вам. Можно?

– Проходите, я сейчас хозяина позову.

Она поставила ведра и вскоре вернулась с хозяином, нестарым, выбритым мужчиной, дожевывающим на ходу, видимо, свой завтрак. Глянув через плечо Алексея на машину с надписью «Охрана природы» и маячившего во дворе Болохина, недовольно пробурчал:

– Нешто милиция пацанов уже ловить начала?

– Добрый день, я охотовед, а не милиция, меня зовут Алексей Алексеевич. Можно с вами парочку минут пообщаться.

– Ну, если пару минут, можно! – не приглашая в дом, согласился хозяин, – меня Володей зовите, что нужно?

– Мог бы я у вас купить банку трехлитровую молока свежего?

– Вот тебе раз! Егерь, а не самогонку просит, молоко! Шутите?

– А где вы видели егеря, что самогонку пьет? Или просит…

– А где вы видали, что не пьет?

– Вот я не пью, вон мои работники не пьют.

– Так уж не пьют? Может, жрут?

– Зря вы так! Мы, и я в том числе, можем выпить, но на работе никто из нас не пьет. Это наше правило. А молоко я люблю, особенно парное, и с удовольствием купил бы, сколько стоит?

– Судя по вашим звездочкам, вы не простой…этот…

– Охотовед, я. Из лесхоза.

– Во-во, охотовед. Это я читал про вас статью в газете. Вы там все правильно, красиво говорите! А есть ли на самом деле так, как вы говорите! Вон сейчас сенокос, тракторами мы, косилками, знаете, сколько куропаток, перепелок, зайчат режем. Ого-го! А где та охрана природы? Нема ее. Говорить каждый горазд! А молоко есть, почем – не знаю, у хозяйки поинтересуйтесь.

– Ой, ну что Вы! — Всполошилась хозяйка. — Я сейчас бесплатно принесу, сколько тех денег – всех не заработаешь. А ты чего на человека напал? Не обращайте на него, ворчуна, внимания. Он и в колхозе всегда ругается. За это всем премии, а ему – шиш, хоть и не пьет, и работает от зари до зари. Кому это нравится, чтоб критиковали, – хозяйка засуетилась, вытерев руки о передник, побежала в дом и вскоре вернулась с большой литровой эмалированной кружкой теплого молока, – пейте на здоровье, только что подоила.

Муж ее, Володя, ухмыляясь, наблюдал за суетящейся женой:

– Небось охотоведы, егеря, лесники не привыкли с утра парное молоко пить, им бы простокваши холодной.

Алексей оторвался от кружки…

***

– Леша! Уже двенадцать. Ты говорил, что тебя ждут. Может, позвонишь и отменишь встречу?

Он встал, протирая глаза. Халат распахнулся, обнажив татуированную грудь. Таня быстро взглянула, отвернулась и вышла из зала. На кресле лежит камуфляж и тельняшка. Вымытые и выглаженные. Поверх лежит телефон и портмоне с документами, а с кухни доносятся запахи жареного мяса. Переодевшись в чистый костюм и выспавшийся, Алексей вошел в кухню, подошел к стоящей спиной к нему Тане и, взяв ее за плечи и повернув к себе, поцеловал в пытавшиеся увернуться губы:

– Спасибо, Таня.

Она покраснела, отстранилась.

– Я нажарила тебе отбивных. Возьми с собой. И сам садись за стол, я покормлю тебя. Судя по всему, ты не собираешься оставаться.

– Ах, черт, надо позвонить. Извини.

Он вышел в зал, набрал Володю!

– Здорово, Володя. Я в городе. Да! Через час? Буду. Жди. До встречи.

Вернулся на кухню.

– У тебя чая много есть?

– Чего?

– Чай, заварка.

– Конечно. Вон стоит.

– Я возьму, сделаю себе чая?

– Я же вон налила.

– Извини. Я по-другому, крепкого.

– А-а! Конечно. Я и не подумала. Ты все чифиришь?

– Ну, примерно так. Взбодриться бы надо, выспался, а еще спать хочется…

– Ты не оправдывайся, бери, делай сам. Я не умею так.

Он всыпал несколько ложек в чашку, залил кипятком, отставил.

– Таня! Как ты?

– Нормально.

– Почему не звонишь?

– А ты?

– Я ж звоню.

– Ну, Леша, за четыре месяца четыре звонка. Ладно, Леша, ты почему не хочешь остаться переночевать?

– У меня очень важная встреча, потом надо ехать — очень много работы.

– Как дела на работе?

– Все движется, все налаживается. Вот открыл уже охоту на копытных. Скоро открытие на уток. А помнишь, когда я тебя возил на открытие на уток? Тебе нравилось. Может…

– Леша, это было очень давно. В другой жизни…

– В другой жизни? Да! Может, ты и права. В другой жизни. Я думал как-то, что только я один живу несколько жизней сразу. Оказывается, и ты…

– Нет, Леша. В отличие от тебя, я живу одной жизнью. Может, к сожалению…

– Ну вот, Таня, не грусти. Ладно? У меня и вправду сто одна жизнь. И я пытаюсь их всех прожить, но не просуществовать. Так получается, мать, так получается. Ладно, спасибо за обед — не накрывай. Попью чая и поеду, не обижайся. А мясо возьму, так вкусно пахнет. Приеду, разогрею, сяду кушать и буду вспоминать тебя.

– А так не вспоминаешь?

– Честно?

– Конечно!

– Вспоминаю.

– Часто?

– Каждый день.

– И как вспоминаешь?

– Я вспоминаю, Таня, все хорошее. Все, что было, как ты говоришь, в прошлой жизни нашей… Только она у меня не прошлая, а…. параллельная. Поэтому и не жалею о прошлом. У меня все в настоящем времени. Вот так вот. Все, мать, поехал. Соберетесь — приезжайте. Буду рад…

Он достал из бумажника деньги.

– Вот, возьми, пожалуйста. Сама реши, что нужно. Я не умею покупать подарки, ты это знаешь. А так, может, когда-нибудь и вспомнишь меня…

– А я и так, Леша, помню. И не забывала, как тебе кажется. Вот ты сегодня утром не зашел. Дурак ты. Я знаю, чего ты боялся.

– Ничего я не боялся, но… мало ли что. Впрочем, я не спрашиваю ни о чем. Все давно, как я понял, решено за меня и, к сожалению, без меня. Но давай не будем о грустном. Бери деньги — пригодятся. А я поехал. Дела. Звони, если что. Пока.

Он опять поцеловал ее, дотронувшись губами в подставленные губы и, резко отвернувшись, захватил рюкзак и вышел. Уже усевшись в «Ниву», увидел выбежавшую с пакетом Таню.

– Ты забыл… возьми, – по ее щекам катились слезы. Он вышел из машины, взял пакет, обнял Таню, тыльной стороной ладони вытер слезы. Только и сказал:

– Не надо плакать. Ты всю жизнь никогда не плакала. Если дело во мне, то я не стою, Тань, твоих слез. Если дело в нас, то все зависит от нас самих. Если в тебе, то я, как всегда, не могу читать твоих мыслей. А вслух ты не говоришь мне ничего всю жизнь. Поэтому, если хочешь сказать – скажи. Вместе подумаем и решим.

– Езжай, Леша. И будь осторожней. Дети тебя всегда ждут. Приедь когда-нибудь на несколько дней. Что ж ты?

– Приеду. Вот разберусь с делами и приеду…

– Ясно, – она вздохнула, – едь. Звони мне, хоть иногда. Я жду твоих звонков.

– Ждешь? Зачем?

– Что послушать твой голос, Леша. Можно?

– Хм. Можно. Можно, Таня. Держись. Пока.

Он сел в машину и медленно выехал со двора, не оглядываясь.

* * *

Калина тронул его за плечо: не переживай, мол, это сначала дико и непонятно, вскоре, к сожалению, всё станет обычным и понятным. Главное, поначалу не попасть в косяк[9]. Следить за собой. За каждым словом, за каждым поступком. Иначе – придется отвечать.

– Ты будешь, Лёха, жить мужиком. Это не стрёмно. Каждому – своё. «Газовать» тебе уже поздно, но и марку держи. Образованный, начальник. Менты тебя вербовать начнут. Завхозом позовут стать, бригадиром. Смотри сам. Ничего советовать не буду. Здесь каждый отвечает сам за себя. А отвечать, если что-нибудь накосячишь, придётся неотвратимо. Здесь свой Закон. Простой. Будь тем, кем был на воле. Скрыться под маской не получится. Здесь всё открыто, в том числе душа. А таких психологов, как здесь – на воле не найдёшь. Тут нормальные люди с первого твоего слова скажут, кто ты есть по жизни. И — по сути. Я вижу, мужик ты нормальный. Пойдёшь в завхозы – не забывай братву, не огорчай мужиков, держи в тонусе чертей и нечистей. Тогда все мужики будут уважать. Пойдёшь гадскими и блядскими путями — рано или поздно пожалеешь. Горько пожалеешь. Зона ошибок не прощает, в отличие от воли. Один раз чёртом или петухом здесь не бывают. Стал – на всю жизнь, в том числе и после зоны. Почта зэковская работает не хуже, а даже лучше вольнячей. Вот за тебя уже завтра к вечеру придёт малява. Кто ты есть по жизни, что из себя представляешь. Видишь, здесь везде уши и глаза. Ментовские – с одной стороны, зековские – с другой. Потому до звонка[10] приходится быть начеку. Каждый день, каждую ночь, даже во сне. Здесь краснеть – западло. И в прямом и в переносном смысле. Начнёшь «газовать», то есть уходить в отказ, не принимать ментовское, жить будет тяжело. Но обратной дороги не будет. Запомни. Кто встал на путь бродяги, босоты, значит, обратного пути нет, только в черти, в нечисти — в лучшем случае. Не играешь — смотри. Проиграл одну сигарету и не отдал вовремя, как был уговор – пакость. За своё слово ответ придётся держать. Сел играть – это святое, выиграл – удели в общее, проиграл – отдай. Иначе – фуфло на всю жизнь, а это, порой, хуже петуха. А вообще, Лёха, не высовывайся до тех пор, пока не поймёшь, где ты и кто ты…

Алексей прилёг уже к утру. От выпитого чифиря подташнивало, и качался под ногами пол. Уснуть не удалось. Подъём. Проверка. Потекли первые сутки тюремной жизни.

После обеда, когда все мирно дремали, «кормушка» распахнулась:

– Фомин!

– Я!

– Головка от … – контролёр глянул в камеру – Калина, ты не мог объяснить, что так не отвечают!

– Чё гонишь, начальник? Отвечать будете вы перед Господом. А Фомин с дороги, устал он. Чё надо?

– Передача ему!

– Ни хера себе! А говорил, что сирота. Лёха, подъём, подойди-ка к гражданину продольному за описью.

– Не продольному, а гражданину начальнику; Фомин, распишись вот здесь.

Алексей расписался в подсунутой бумажке и стал принимать через узкое окошко свёртки, пакеты, кульки и передавать вскочившим с нар арестантам. Вскоре на «общаке»[11] образовалась гора из этих переданных кульков и пакетов.

«Кормушка» захлопнулась, но вновь отворилась.

– Вот здесь ещё распишись.

Алексей взял листочек. Опись. Написано рукой Тани. Внизу её подпись и домашний адрес.

Только теперь он всё понял. Это ему посылка от Тани. Ошарашенно он огляделся по сторонам, подошёл к столу. Мужики разошлись по нарам, откуда уставились заинтересованно на Алексея.

– Чай. Зелёный. Чай чёрный. Сигареты без пачек. Печенье. Сало, конфеты. Тетрадь, ручка. Спортивный новый костюм, тапки. Туалетные принадлежности. Трусы, носки. Шоколадки. Конверты. Два полотенца. Ещё что-то. В глазах помутнело. Растерянно присел на шконарь.

– Э, брат. Да ты чего? – Калина встал с нар, похлопав Лешу по плечу, подошёл к столу, взял батон колбасы, понюхал, положил на стол.

– Кто прислал?

– Жена! Бывшая, Таня, – голос Алексея дрожал предательски, готовый вот – вот сорваться.

– Ты, братишка, успокойся. Таня твоя – умница. Всё по правилам, всё, как надо, всё, что тебе сейчас нужно. Давай, разгребай, и не забывай, что я тебе сегодня ночью говорил. Помнишь?

– Да мне лично ничего не надо.

Алексей сглотнул комок и, повернувшись, хотел уйти к своей наре.

– Постой-ка, мужик, – Калина тряхнул его за плечо, – твоя жена, хоть и бывшая, нашла тебя, потратила деньги, нервы. Передала тебе своё уважение, свою доброту, свою заботу. От себя, от деток оторвала. А ты? Не вздыхай хот ты, мужик. Тоха, ставь чиф, будем пировать. А ты, Лёха, переоденься, сними это рваньё, оденься в человека. Давай, делай, парень.

Так закончились первые сутки… в тюрьме…

***

Вот уже седьмую весну дикая свинья с черной полосой по всей длине спины уходит из стада на остров в болоте, чтобы там, в глубокой дремучей тиши принести потомство. Прошлогодний её выводок, а точнее, те из выводка поросята, что смогли уцелеть в суровую зиму, остались на попечении старой свиноматки — её матери. Они уже вполне самостоятельные, а самочки этой зимой уже заигрывали с молодыми секачами и сами готовы стать матерями. За них мать больше уже не переживает. Вместе с ней на остров ушёл постоянный её спутник с самого детства — здоровый, суровый секач.

Она неторопливо подготовила гнездо для опороса. Под старой разлапистой елью настелила из еловых веток уютный и мягкий настил, примяла его своим телом. Потом нарвала зубами папоротника, травы, мха и все это перенесла в гнездо. Гнездо получилось хоть и большим, но абсолютно незаметным со стороны. Снег на болоте уже растаял, и само болото превратилось в кочковатое озеро, отрезав сам остров от большого леса. На острове жили глухари и рябчики, и свинья знала, что совсем скоро она и её чада полакомятся их яйцами. В дальней от леса части острова росла гряда кряжистых дубов. С прошлого года в подстилке сохранились прелые жёлуди, и свинья на пару с секачом с удовольствием наведывались туда за излюбленным лакомством. Почувствовав, что пришло её время, свинья грозно прогнала от себя секача. Тот, громко треща ветками и обиженно сопя, ушёл на противоположную сторону острова, где разрыл чудом сохранившийся муравейник и устроил себе в нём уютное гнездо. Дважды за ночь он наведывался к свинье, но она грозно рычала издали, клацая клыками и не подпуская его к своему логову. Секач знал, что она в очередной раз готовится стать матерью и беспокоится, чтобы он прежде времени не подходил к потомству, не пугал их и не вздумал бы просто разорвать из ревности. В очередной раз, подойдя к логову свиньи, он удивился тишине под ёлкой. Подойдя ближе, он увидел лежащую на боку уставшую, притихшую свою спутницу и уткнувшихся в её живот ораву полосатых маленьких поросят. Свинья тихо зарычала, секач остановился, а поросята замерли и даже перестали дёргать мать за набухшие молоком соски. Постояв немного и убедившись, что всё в порядке, секач тихо, без шума удалился, взрывая по пути лесную подстилку и мох, в поисках чего-нибудь съедобного. Он как настоящий отец знал и понимал свою ответственность за сохранность своей подруги и их потомства: обошёл остров по периметру и, довольный осмотром, улёгся в свой муравейник. Теперь нужно ждать. Долго ждать, пока свинья сама не приведёт к нему повзрослевших поросят, пока подсохнет болото и можно будет беспрепятственно пройти в большой лес, а там и на богатые пищей поля.

А пока, лёжа на опушке острова, он прислушивался к бормотанию и чуфыканье тетеревов на соседнем острове с большими, почти безлесыми полянами. Скоро там закурлычут журавли, останавливающиеся полакомиться перезимовавшей клюквой. Некоторые из них останутся. Секач знал: как только спадёт вода, можно будет сходить на тот остров и полакомиться журавлиными яйцами или молодыми птенцами. Лисы и енотовидные собаки весной уходили с островов, волков не было здесь уже несколько лет. Люди сюда вообще редко добирались, поэтому поросятам ничего не угрожало. Только семья лосей бродила где-то от острова к острову. Секач видел их почти каждый день. У самца уже начали расти мягкие на вид, пушистые рога, а самочка явно округлилась и потяжелела в ожидании отёла. Они смело ходили по залитому талыми водами болоту, объедая иглицу чахлых сосёнок и сгрызая молодые побеги ивняка, кору осинок, обильно произрастающих по затопленным окраинам островов. На острове, где поселилась семья диких кабанов, осталась пара зайцев-беляков. Они беспокойно носились по опушкам и берегам острова, запоздало выискивая путь к большому лесу. Теперь до самого лета они не смогут уже выбраться на «большую землю», здесь же у них скоро выведутся маленькие зайчата.

Через неделю после опороса самка стала водить поросят по острову. Сначала вокруг своего гнезда, а потом всё дальше и дальше вглубь. Поросята дружно семенили вокруг матери, роясь маленькими пятачками в поднятых ею пластах иглицы, листвы и земли. Лакомились корешками, улитками, насекомыми, время от времени подкрадываясь к заманчивым соскам матери, вкусно пахнущими молоком и болотом. Во время одной из таких прогулок они услышали тихий плеск воды, приближающийся к острову. Свинья насторожилась, тихо ухнула. Поросята тут же забились к ней под живот. Осторожно ступая, чтобы не наступить на поросёнка, свинья стала приближаться к кромке берега и вдруг резко ухнула. Она сначала услышала запах, а потом и увидела волка. Это была волчица, вышедшая из воды на берег и остановившаяся, почуяв запах диких кабанов и уханье свиньи. Свинья, ещё раз громко ухнув, бросилась к волчице. Поросята залегли, затаились в траве. Волчица, заметив приближающуюся опасность, оскалила жёлтые клыки, злобно уставившись на несущуюся громаду дикой свиньи. Она не собиралась бросаться назад в воду, её путь лежал на следующий остров, где она собиралась устроить логово. Появление дикой свиньи с поросятами не испугало и не огорчило её. Ловко увернувшись от нападающей свиноматки, мокрая волчица прыжками устремилась вглубь острова и чуть не нарвалась на клыки мчащегося на помощь свиноматке огромного секача. Не ожидая увидеть волчицу, кабан почти проскочил мимо нее, но вдруг резко остановился, громко ухнув, почуяв запах волка, и тут же увидел мелькнувшую серую тень. Бросился за ней, но волчица, нырнув в густые заросли папоротника, бесшумно исчезла. Секач пронёсся по папоротнику, заскочил в густой молодой ельник – волчицы уже нигде не было, лишь стойкий волчий запах витал в сыром воздухе. Секач бросился к тому месту, где слышно урчание свиноматки и чуть не растоптал спрятавшихся в траве поросят. Свинья грозно бросилась и на секача, прогнала его от поросят, а сама вернулась к ним. Вскоре на острове наступила тишина – успокоились устроившие трескотню сороки, затихли синички, выбрались из укрытий поросята, напуганные первой в их жизни смертельной опасностью. Секач, принюхиваясь, прошёл по следам волчицы и, обнаружив, что она ушла по воде в сторону соседнего острова, вернулся к своему муравейнику. Вскоре он услышал шуршание ветвей и потрескивание сучьев. Свиноматка привела поросят поближе к их отцу: так ей показалось надёжнее. Раз волчица их обнаружила, теперь постоянно надо ожидать её возвращения. Она может прийти одна, а может привести и стаю. В памяти свиньи на всю жизнь сохранились визг и хрип умирающих от волчьих зубов её собратьев в далёкой её молодости. Инстинкт сохранения привёл её к секачу вместе с маленькими поросятами. От него она их защитит легко, а от волчьей стаи – никак. Вдвоём они смогут хоть как-то оборонить потомство, если волки вернутся. Секач недовольно засопел, но агрессии не проявил. Свинья подошла к нему, осторожно толкнула в бок. Секач не шелохнулся. Она толкнула его сильней. Он понял, что она хочет с этими полосатыми младенцами занять его место и недовольно засопел, заскрипел клыками. Однако свинья настойчиво толкала его в бок, а поросята опасливо затаились в нескольких шагах от них. Наконец, секач не выдержал натиска. Резко и злобно ухнув, вскочил с места и, не обращая внимания на свинью и поросят, громко треща ветками и недовольно сопя, полез напролом в заросли малинника. Свиноматка улеглась на его место, поросята тут же бросились к ней, и уже через полчаса, насытившиеся и успокоенные, мирно сопели у живота матери. Секач, побродив по острову, не нашёл ничего лучшего, чем оставленное свиноматкой логово. Разворошил слежавшиеся еловые лапки и разлёгся в логове, чувствуя себя ничуть не хуже, чем в старом нежилом муравейнике. Где-то на соседнем острове затрещали беспокойные сороки. Кабан настороженно поднял уши. Однако сороки скоро стихли, и он опять, прикрыв глаза, задремал.

***

У первой по ходу вышки встретил Антонович. Улыбается, сверкают золотые коронки. Вскоре фары выхватили из темноты и охотника, стоящего на краю поля у кустов, метрах пятидесяти от вышки. Алексей вышел из машины, подошел к сияющему охотнику.

Красавец-самец с трофейными рожками лежит на опушке. Алексей поздравил стрелка: не поленился, полез в чащу, отломал еловую веточку и воткнул удачному стрелку под ремешок панамки.

– Поздравляю! Классный трофей. Будете снимать?

– Конечно, камера в машине, в рюкзаке! – взволнованный охотник кинулся к джипу и вскоре вернулся:

– Вы подождете?

– Зачем? Вы оставайтесь, снимайте, мы скоро приедем.

– А я и там хочу сняться!

– Ну, поехали с нами. Антонович тут останется, – Алексей спрятал в карман еще три веточки.

На следующей вышке оживление: Болохин бегает вокруг огромного секача, весел, доволен. Охотник, добывший секача, даже обнял Алексея, воткнувшего ему веточку в феску и пожавшему руку:

– Представляете. Он уже в девять подошел. Трещит, сопит, гудит. Я, как увидел без оптики, думал лось. Вот это трофей, вот удача! Ох, спасибочко. Ох, красота! А где камера?

Алексей заулыбался:

– У вас хорошая, наверное, камера? В темноте снимает?

– Конечно.

– Ну, так давайте соберемся вместе, раскладку трофеев тут, в лесу, сделаем. Все интересней будет. Да и память.

– Конечно, Лексеич. Конечно, дорогой, давайте.

Алексей уехал собирать охотников и вскоре вернулся. Здесь же, на опушке разложили трофеи: огромный секач, кабан поменьше, две косули. Охотники отсняли все на камеру. Проверили оружие, документы. Попросив минуточку внимания, Алексей залез на вышку и в наступившей тишине завыл волком: сначала переярком, потом волчицей, затем матерым волком. Лес ответил глухим эхом и… тишиной. Третью неделю вабит Алексей, но матерый больше не отозвался, видно — это был заходной бродяга.

– Ну что, Михаил, труби отбой!

Козловский не без удовольствия «отбил» окончание охоты. Трофеи увезли на базу, где охотников ждал горячий ужин. Егерям же пришлось всю ночь работать: разделывать туши и препарировать трофеи. Алексею по статусу и протоколу полагалось присутствовать на праздничном ужине с гостями. Ополоснувшись и сев за стол, охотники наперебой делились своими впечатлениями. На первую вышку вышло целое стадо кабанов. На второй вышке до заката солнца побывали заяц, лисица, сова, дрозды, четыре косули. На третьей вышке огромный секач полчаса держал в напряжении охотников своим сопением, легким треском и, вовсе казалось, своим отсутствием. На четвертой вышке удалось понаблюдать, как сильный и агрессивный «козел» прогнал с поля сразу двух самцов поменьше, как выманил из леса двух самочек, одна из которых все-таки удрала к самцам помоложе. Этот красавец и достался охотнику. Первый тост охотники подняли за охоту, второй – за хозяина угодий, третий – за открытие охоты на уток.

***

Около двух часов ночи Алексей уговорил охотников прилечь отдохнуть — через полтора часа предстояло вставать и отправляться на озеро. Вроде бы улегшиеся охотники вскоре запросились посмотреть на работу егерей. Алексей, извинившись, отправил их в баню: не стоит мешать работать людям. Пока они попарились, небо на востоке стало сереть. Алексей упаковал рюкзак приготовленными Настей закусками и термосом. Вскоре команда охотников в полной экипировке выстроилась во дворе. Короткий инструктаж с подписями в путевках, проверка экипировки, оружия, документов. Все в порядке, можно выезжать. По предложению охотников решили ходовую охоту не проводить, а поохотиться на уток и поприсутствовать на отлове и загрузке кабанов. Алексей не стал возражать. К рассвету они подъехали к узкому и длинному лесному озеру. Выгрузившись из машины, услышали вдалеке первые выстрелы самых нетерпеливых охотников, открывших сезон. Алексей взял с собой Саяна, но пока держал на поводке. В предрассветных сумерках показал каждому его участок озера, означенный вешками. Договорились, что каждый будет охотиться индивидуально. Уток из воды, если нужно будет, подаст Саян. Каждому из охотников Алексей выдал по рации – на всякий случай. Над тихим утренним озером стал подниматься туман, однако охотники успели разглядеть стайки уток, уже прилетевших с кормежки, услышать свист крыльев налетающих на озеро уток. Дрожь от возбуждения и волнения проявлялась не только у Саяна, но и у торопящихся охотников. По команде Алексея все расчехлили оружие и достали патронташи, заспешили на выделенные каждому участки. Сам же он по лесу, подальше от кромки воды, направился в самый дальний конец озера. Саяна, к его явному неудовольствию, повел пока на поводке. Не успел дойти до своего номера, когда за спиной раздались первые выстрелы. Саян тут же дернулся на выстрелы. Алесей, улыбнувшись и тихо уговаривая, оттянул его назад. Хорошо, что понимает, что такое выстрелы, но плохо, что торопится на чужие. Добравшись, наконец, к «своим» камышам, едва успел зарядиться, как услышал приближающийся свист крыльев после очередного дуплета со стороны охотников. Пять крякв вылетели из тумана прямо на него. Прицелился в первую, провел над головой и выстрелил в угон. Есть! Утка, закувыркавшись в воздухе, упала на сухой берег. Саян тут как тут. Аккуратно подхватил утку за шею, поднес к Алексею метров на десять, положил, глядя хозяину в глаза.

– Ну, что сказать? Молодец, Саян! Хвалю!

Опять свист – утки летят из-за леса, с полей. Присел. Стайка, голов десять, резко вынырнул из-за верхушек и стал планировать к водной глади. Выстрел, второй – две утки, вздымая фонтаны брызг, падают в озеро. Саян прыжком бросается в речку, плывет, сопя носом, к первой, очень аккуратно и даже бережно берет ее за шею и, вытянув голову вперед, быстро плывет к берегу. Бросает утку к ногам Алексея, морщится брезгливо, но заглядывает в глаза.

– Молодец, Саян. Ищи, ищи – вот, вот, ищщи! – Алексей показывает Саяну на воду.

Тот опять бросается в воду, плывет, слыша запах утки, но пока не видит.

Алексей подбадривает его с берега:

– Ищи, ищи, Саян.

Опять налетают утки, но Алексей не стреляет. И перезарядить не успел, и ждет, пока Саян найдет утку. А тот, сделав полукруг, наконец, замечает утку, подхватывает и тащит на берег.

Услышав очередную канонаду, перезаряжается. И вовремя. Из тумана вынырнула пара чирков. Вскинул ружье, но в самый последний момент чирки резко вильнули в сторону. Выстрел… Второй… Мимо… Второй выстрел был явно уже в запарке.

Саян огорченно взглянул на хозяина, сел в траву.

– Конечно, Саян! Бывает. Не смотри уж так…

Подвесил уток на петли патронташа.

Курковка Антоновича послевоенного производства не подвела. Любовно погладил стволы. Свое служебное ружье оставил в машине. С курковкой привычнее, хоть и нарушение. Но в этой глуши вряд ли наскочат инспекторы, а уж и появятся, как-нибудь отговориться придется…

Солнце поднялось уже над макушками елей, пробив свои лучики сквозь густые лапы, когда свинья почувствовала неладное. Чуть раньше она учуяла запах дыма, тянувшегося по ветру из глубины леса. Но вот шумно пронеслись голуби горлинки, шустро лавируя меж деревьями. За ними, тревожно щебеча, потянулись синицы, зяблики, щеглы. Свинья насторожилась, тревожно подняли морды другие дикие кабаны. Запах дыма усиливался. И вот уже сизая дымка подползла из леса к болоту. Мелькнула облезлым хвостом лисица, скрылась меж кочек болота. Свинья встала, громко ухнула. Вокруг зашевелились дремавшие кабаны, раздалось тревожное похрюкивание и рычание: свиноматки собирали у своих ног встревоженных поросят. Серый, на лето сменивший свой белоснежный окрас, беляк бешено промчался прямо через всё стадо, громко топоча широкими лапами. Свиноматка поняла: случилась беда. Она быстро обежала своё стадо, определив направление ветра и направление исходившей опасности. Дымовая завеса нарастала со стороны большого леса; она уже слышала треск горящих веток. Колебаний не осталось: стадо нужно срочно уводить в болото. Ещё раз громко ухнув, она повела стадо в болото вслед за убежавшим зайцем. Незаметно болото наполнилось движением, гомоном птиц, тяжёлым дыханием и хлюпаньем воды. Птицы громко и тревожно щебеча, мечутся меж редких чахлых сосёнок. Там, в охваченном огнём и дымом лесу, остались их гнёзда с малыми птенцами. Белка скачет с бельчонком в зубах по большой ёлке на краю болота. Прыгать больше некуда, а спускаться вниз на землю опасно. Она пристроила бельчонка на сук, и он тут же замер, крепко уцепившись слабыми коготками за еловую лапу. Сама белка бросилась назад, в чащу: там, в гнезде, остались ещё три бельчонка. Под ёлкой остановился облезлый лис, бросил на мох терпеливо молчащего своего щенка-лисёнка, покрутился и, оставив его одного, умчался назад в дым. Там, в норе, спрятались в самый дальний, потайной ход его маленькие лисята. Змея гадюка даже не обратила внимания на скулящего лисёнка: проползла, извиваясь, мимо и исчезла под корнем вывороченной ели. С громким топотом и треском промчалась семья лосей. Огромный лось, не обращая внимания на случайно раненый о сучья и сильно кровоточащий рог, увёл свою лосиху и рыженького лосёнка вглубь болота вслед за растянувшимся стадом диких кабанов. На весь лес тревожно и громко кричат сороки и сойки. Где-то недалеко в горящем лесу раздался и стих пронзительный крик маленького косулёнка. Мать не смогла увести его от опасности. Огонь, подгоняемый ветром, окружил их со всех сторон. Она мощным прыжком еле успела перепрыгнуть быстро стелющееся по земле пламя. Заметалась, затопала громко копытами, хотела броситься назад, но было уже поздно: огнь стал подниматься по смолистой коре елей. Пронзительный плачущий крик косулёнка заставил её броситься в пламя и, задохнувшись от раскалённого воздуха и дыма, накрыть собой уже мёртвое свое дитя…

***

Выпустив Саяна из машины, Алексей за руку поздоровался с Болохиным и Козловским:

– Ну, что тут у вас, мужики?

– Вот, Алексеич, смотри. Здесь сегодня стадо жировало. Мы насчитали голов пятьдесят — вместе с поросятами. Надо что-то делать. Председатель сегодня помчался свои поля страховать, – Козловский показал рукой на вздыбленное дикими кабанами поле, – страховщики нас разорят. Оплатим и неурожай, и их головотяпство. Всё спишут на диких кабанов, а значит, на нас…

Алексей молча прошёлся по кабаньим следам. Саян, увидев маневр хозяина, «увлёкся» принюхиванием к нестарым следам, далеко убежал вперёд. Алексей не стал его окликать – пусть начинает след кабана нюхать, пусть изучает, запоминает… Картина действительно удручающая. Несколько гектаров поля изрыто и избито копытами. Пройдясь поперёк следов на поле, вернулся к машинам по дороге вдоль леса.

– Ну, Миша, хорошее у тебя хозяйство! Сколько таких вот табунов всего у нас будет?

– Всего таких два стада. Здесь и на границе с лесхозом. Но ещё четыре-пять свиноматок бродят с поросятами отдельно. Плюс – прошлогодки, секачи. Я думаю, Алексеевич, голов двести-двести пятьдесят имеем.

– А что у нас в этом стаде?

– Здесь четыре матки с поросятами, старая свинья и десяток прошлогодков. Два или три секача. Ходят рядом.

– Что планируем изъять из этого стада?

– Прошлогодков — почти всех. Секачей: пару-тройку. Сеголетков — с десяток. Да вот и всё.

– А старую свинью?

– Не-е-ет, Алексеич. Она вожак, её я знаю лет десять!

– И я знаю её, Михаил. Правильно мыслишь. Я завтра еду в лесхоз, буду получать бланки разовых разрешений на добычу кабанов и косуль… Ого! Кто-то катит в такой глуши?

Вдоль леса к ним приближаются два джипа. Звука машин не слышно, но низкие звуки колонок и сабвуфера уже доносят «бухающие» звуки музыки. Болохин насторожился, вытянулся, всматриваясь в приближающиеся машины. Подъехав к ним, машины прибавили газу и, пыля клубами пыли, промчались мимо.

– Ха! Девицы-то до сих пор раздетые, – засмеялся Болохин, глядя вслед удаляющимся «туристам», – на природе отдыхали! Как их тут комары не сожрали.

– А сейчас разных прибамбасов от комаров, – Козловский сплюнул в сторону, – водки нажрутся, эти электронные штучки от аккумуляторов включают, комары за сто километров дохнут.

– Да, «туристы», – Алексей прищурился, – нет бы — к воде ехать, к речке. Всех тянет в лес, в глухомань… На лоно, едреный корень. А красоты рядом, под боком не видят… Пошли, Миша, вышку глянем. Красивая! Молодец, добротно срубили. А как внутри? Бар? Стойка?

– Обижаешь, Лексеич! И бар, и стойка. Полезли!

Они забрались по лестнице с перилами на вышку, срубленную из нетолстых брёвнышек. Зашли внутрь. Пол устлан мхом, чтоб неслышно было скрипа досок. Алексей усмехнулся, вспомнил, как учил это делать ещё тогда, до посадки… Вдоль одной стенки – топчан из досок. Бойницы закрыты изнутри ставенками. Два чурбака со спинками для сидения. Алексей открыл одну бойницу, ведущую на дорогу вдоль леса. Края окошка обиты войлоком. Обзор отменный. Алексей присел на чурбан, прикинул, удобно ли. И замер.

– Бля, мужики. Смотрите! Дым. Или мне кажется?

Болохин, стоявший внизу, быстро вскочил на смотровую площадку, оборудованную вокруг остова вышки.

– Точно! Дым! Лес горит, твою мать! – закричал он, – поехали скорей! Это как раз где-то в сто втором квартале. Эх, бля, туристы! Алексеевич, надо в лесхоз звонить!

Но Алексей сам уже набрал номер диспетчерской лесхоза и быстро обрисовал ситуацию. Из лесхоза сообщили, что высылают пожарную машину и трактор с плугом. Просили встретить.

– Кого встретить? Вы что там? Мы едем тушить. От деревни Селец увидите дым, так и передайте. Около сто второго квартала. Там все дороги проезжие. Всё! Мы поехали…

Он отключился.

– Здорово горит, как мы сразу не заметили. Поехали. У вас лопата есть?

– Есть, конечно.

– И у меня есть. Болохин, Саша, ты бери лопату у меня. Я буду ветками бить, вы окапывайте. Из виду друг друга не терять! Оба смотрите на меня! Я – на кромке пламени по центру, вы – по сторонам. Дистанция – не более двадцати метров друг от друга. Ясно? Не слышу, мать вашу!

– Ясно, ясно, Лексеич.

– Всё, помчались.

Через пятнадцать минут они были уже на пожаре. Огонь, ограниченный с одной стороны квартальной линии противопожарной полосой, распространяется вглубь леса в сторону болота. Алексей решил отбивать пламя от болота: там торфяник, если возгорится, будет беда на всё лето. Пересадив Козловского и Болохина из их легковушки в свою машину, он прямо по лесу, не жалея «Нивы», помчался вдоль дыма к болоту. И прибыли вовремя. До болота огню оставалось метров сто. Полоса красно-зелёных шипящих огоньков, шириной метров около трёхсот, фронтом тянется к болоту. Наломав еловых лапок, Алексей стал сбивать пламя на наиболее близком к болоту участке. Болохин и Козловский лопатами в обе стороны разбивали улежавшийся пласт иглицы до самой земли. За десять минут в наиболее опасном направлении огонь, ползущий по земле, удалось сбить. Где-то внутри пожарища трещал горящий лес, слышались глухие удары падающих деревьев. Дым и пот выедают глаза. Одежда тоже давно пропиталась потом и дымом. Алексей несколько раз поменял свой еловый веник, плюнул на то, что Болохин и Козловский не соблюдают установленную им дистанцию и время от времени исчезают из вида. Вскоре всю полосу огня удалось остановить, и они принялись обходить пожар по периметру, гася стелющееся по земле пламя ветками и землёй. Алексей периодически возвращался к болоту, с тревогой поглядывая на тлеющие стволы старых елей. Жаркая погода, сушь… Прямо на глазах, молодая, зелёная ёлочка начинает куриться страшным испарением влаги и смолы и, вдруг вспыхнув, мгновенно превращается из яркого шипящего факела в обгоревший чёрный дымящийся скелет. На глазах, молодая берёзка из зелёной становится коричневой, листочки сжимаются в трубочки, ветви, как живые, начинают жаться к стволу, переплетаться меж собой в жуткой агонии. И тут она вспыхивает ярким извивающимся пламенем. Кора вздувается, лопается… Ветви, уже без листьев, безжизненно замирают… А пламя продолжает ползти по мху, по иглице, по старой опавшей листве, пожирая и подкрепляясь ими. Едкий, жгучий дым ползёт далеко впереди огня, скрывая очертания и границы грозной лавины. Там, где трава и малинник посуше и почаще, огонь открыто вырывается вперёд. Там, где травы почти нет, в пологе старых елей, огонь находит толстый слой спрессованной годами иглицы и грызёт её внутрь, вглубь, создавая огромную температуру, подтачивая корневую систему ёлки, раскинутую широко по горизонту, впиваясь в старую просмоленную кору основания дерева. Ствол загорается, корни тлеют под огромной температурой. Накаляется живая иглица еловых лап и вдруг вспыхивает, разнося мириады горящих осколков-искр, захватывая всё новые и новые площади живого и, казалось бы, сырого леса.

Задыхаясь в чаде дыма, Алексей продолжил без устали хлестать ползущие по земле языки…

***

…– Нет, мужики. Мне нужно утром быть в Питере. Самолет из Минска в пять утра. А до Минска ещё три часа ехать. Так что, давайте перекусим, чем Бог послал, кое-что переговорим, да поеду я потиху. Ну, хозяйка, корми, пожалуйста, а то директора вашего переклинило, я вижу…

Настя засуетилась, Антонович с Васей взялись ей помогать, а Виктор и Алексей отошли в сторонку.

– Вот что, Лёша! Твоё охотхозяйство частное. Оно будет процветать. Это я тебе точно говорю, потому что хорошо помню и знаю тебя. Не зазнавайся. Не высовывайся. За медалями и грамотами не гонись. Деньги зарабатывай. Богатей. Людей своих корми. Три – четыре раза в год буду наведываться я к тебе лично. Пару раз приедут люди от меня. Вот и вся моя просьба: уважь, пожалуйста! Люди знатные, никто не должен ими интересоваться. Тихо приедут, побродят по лесу, попарятся в баньке. Поохотятся и уедут. Идёт?

– А документы?

– Какие, Лёша, документы?

– Ну, лицензии. Разрешения? Я ж не один тут!

– Ты будешь один. Никто тебя с этими людьми проверять не будет. Вся эта шушера будет на подступах к охотхозяйству границы охранять. Ну а лицензии и другие какие-то разрешения, бумаги, деньги – так это в порядке вещей, даже не думай об этом. Понял?

– Пока не очень, но в принципе…

– Всё, мужик! Вижу, что пора рюмку нам поднять. Знаю, что не пьешь. Учись. Пить надо уметь, а не прятаться от этой гадости. Пошли. Слышу, чую шашлыки. Представляешь, буду первый раз в жизни есть шашлык за восемь тысяч баксов!

– Что такие за шашлыки?

– Ты угощаешь!

– А почему так дорого?

– Так ты ж в костёр восемь штук бросил, олух!

– Восемь тысяч долларов?

– Ну, да!

– Да, жалко…

– Не жалей. Они больше принесут

***

В самом конце августа, когда большинство зерновых культур на полях уже были убраны, дикие кабаны переключились на кормежку молодыми початками кукурузы. В кукурузе дикие кабаны себя чувствовали уверенно и смело. Найдя низину в поле, заполненную водой, они и вовсе не покидали кукурузное поле, оставаясь там и на дневку, находя водопой в этой низине. Среди кукурузных зарослей протаптывали целые тропы, безжалостно заваливая стебли кукурузы к земле. Ночью, когда кабаны лакомились початками, над полем стоял своеобразный и далеко слышный шум отламываемых початков, чавканье и шуршание. Сами кабаны в таком хаосе шумов и не могут услышать приближающейся опасности, да еще, если она, эта опасность, приблизится с подветренной стороны…

…Стая волков подошла к кукурузному полю ближе к полуночи. Остановились на опушке леса, примыкающего к полю, прислушались. Тихой звездной ночью хорошо слышно, как жируют в поле дикие кабаны. Ветер тихо колышет верхушки стеблей, донося аппетитный запах стада. Старые волк и волчица грозно оскалили клыки на шестерых лобастых, крепконогих, но худых волчат первогодков, прибылых, и двух уже взрослых волков прошлого года рождения, переярков, которые готовы уже были ринуться в заросли кукурузы к диким кабанам за добычей. Оскал родителей остудил их пыл, поджав хвосты, все притихли. Старый волк, глянув на переярков, позвал их с собой, и они втроем бесшумно исчезли в кукурузе. Волчица с волчатами-прибылыми не спеша затрусила вдоль поля к большой низине, нисходящей с поля к лесу, переходящей у опушки леса в березово-ольховую рощицу. Не доходя этой рощицы, волчица остановилась, принюхалась. Приглядевшись, она увидела, что на краю рощи стоят лоси: огромный рогатый самец, лосиха и лосенок. Она сглотнула комок слюны: лосенок был лакомой приманкой, но присутствие огромного лося и матери не давали ей шансов с малыми неопытными волчатами отбить лосенка от родителей. Волчата тоже заметили лосей, засопели, тихо поскуливая. Волчица легла, волчата тут же повторили маневр матери. Не лоси были ее целью сегодня. Она знала, что сейчас ее волк с уже опытными переярками определили цель, подкрадываясь к стаду диких кабанов с подветренной стороны. Скоро в кукурузном поле начнется настоящий переполох. Волки осторожно подойдут к кабанам, нападут на более доступного из них. Раздастся визг, храп, треск. Среди кабанов наступит паника, и они рванут убегать от опасности. И убегать они будут именно по этой низине, как это делают кабаны всегда. Здесь она, волчица, и подкараулит поросенка и со своими волчатами отобьет его от стада, уложит на землю. А лоси пусть пока стоят. Придет зима, выпадет снег, глубокий снег. Волчата окрепнут. Тогда можно будет отбить у безрогих родителей их лосенка и всей стаей пировать пару суток. А пока лоси спокойно объедают листья кукурузы, медленно двигаясь вдоль кукурузного поля по краю рощицы…

Старый волк замер в зарослях кукурузы. Двое переярков позади него тут же остановились, как вкопанные. Волк подошел уже настолько близко к стаду, что они вот-вот могли обнаружить его и по запаху. Молодой, прошлого года рождения подсвинок, яростно обрывая початки, сам двигается прямо к волку, не замечая затаившейся опасности. Еще несколько мгновений — и волк бросается к подсвинку, хватает его мощными челюстями прямо за рыло. Тут же на поросенка с двух сторон налетают переярки, рвут его за бока, за живот, за пах. Кровь хлынула из рваных ран. На несколько мгновений вырвавшись из челюстей старого волка, подсвинок истошно завизжал, но тут же захрипел сдавленным этими челюстями горлом. Один из молодых волков уже вскочил ему на спину и впился зубами в загривок, стараясь добраться до позвонков. Другой молодой волк яростно рвет кожу на животе, добираясь до внутренностей.

Дикие свиньи в панике бросились врассыпную. Никто не подбежал на помощь визжащему и хрипящему подсвинку. Свиноматки с малыми поросятами грозно захрюкали, засопели, собирая поросят к себе; секачи заметались вокруг стада в поисках врага; молодые свиньи бросились к низине, уходящей, как они знали, в лес.

Услышав визг и топот в кукурузном поле, лось вскинул рогатую голову, грозно раздувая ноздри. У лосей уже начинался гон, и он, подняв на загривке шерсть, грозно ухнул, замотал рогатой головой. Топот и шум в кукурузном поле стали приближаться. Лосиха тут же свернула в рощицу, толкая перед собой теленка. Еще раз ухнув-застонав, вслед за лосихой, треща сучьями и ветками деревьев, направился лось.

Волчица сразу перебежала, прячась в тени леса, ближе к низине. И вовремя. Вскоре из кукурузного поля через небольшую дорожку в лес стали проскакивать дикие кабаны. Волчица бросилась к их переходу, сходу поймала за ногу подсвинка и покатилась вместе с ним кубарем по высокой траве. Молодые волчата, не мешкая, набросились со всех сторон на визжащего поросенка, ногу которого не выпускала из своих челюстей мать. Одного из волчат подсвинок успел ухватить зубами за бок, но тут же отпустил, схваченный крепкими зубами за ухо и холку. Перебирая зубами ногу подсвинка, волчица, наконец, добралась до паха, вцепившись глубоко зубами, рванула на себя… Подсвинок заверещал, пытаясь вскочить и волоча за собой вывалившиеся внутренности…

К рассвету от подсвинков остались лишь куски позвоночников и клочки шерсти на мокрой траве. Оставляя темную полосу на траве, семья волков медленно ушла по низине вглубь леса, вдоволь напившись воды в выкопанной дикими кабанами яме-купальне. Первые сутки пребывания в новых угодьях закончились удачно. Волчица была довольна походом, который он откладывала, несмотря на настойчивые призывы волка, в течение целого месяца. Большое стадо диких кабанов, множество следов косуль, лосей, зайцев предвещали обильную пищу для их немалой семьи. Волки прошли за сутки около двадцати километров. Удачно поохотившись, расположились на грядах старых торфяных карьеров, равнодушно наблюдая за плавающими в ряске утками и поднявшими переполох при виде опасных соседей соек. Это стадо диких кабанов они больше преследовать не будут. Впереди – обследование новых угодий, знакомство с его обитателями, прокладка новых маршрутов-троп в малознакомых для молодых волков угодьях. Старые волки знали эти места, но уже несколько лет старались обходить их стороной после жесточайшего отстрела их несколько лет назад здесь же в окладе флажками. И вот они вновь пришли в эти угодья, но не зимой по снегу, а накануне осени по чернотропу. Волк и волчица планировали провести здесь весь месяц, пройдя этот лес по периметру, и затем вернуться в свои родные болота до наступления морозов. Первый день похода принес им удачу, и, отъевшаяся свежим мясом до отвала, семья расположилась по иерархии на холмах: на самом верху старые волчица и волк, ниже – волчата первогодки-прибылые, еще ниже – переярки-прошлогодки.

Сойки, до хрипоты накричавшись, упорхнули, занятые своими делами. Волки задремали, греясь в лучах еще теплого солнца….

…«Твою мать, что творится», – Михаил Козловский обошел место, где волки загрызли и съели дикого кабана. Проезжая на мотоцикле вдоль кукурузного поля и спустившись в низину, он сначала заметил шерсть. Остановившись и приглядевшись, заметил кусочки костей, копыт, растасканные в траве огрызки костей ног и позвоночника. Внимательно приглядевшись и пройдя по низине вглубь леса, обнаружил на грязи у кабаньей купели волчьи следы. Много следов. Здесь волки пили воду. Дальше следы уходили вглубь заболоченного леса в сторону торфяных карьеров.

Тут же набрал номер телефона Фомина:

– Алексеевич! Здорово. Беда у нас. Волки! Да, Лексеич, нашел место, где кабанчика поймали и съели. На кукурузном поле. Пошли по низине на Глиницу, на торфоболото, видимо. Понял, Алексеевич. Я буду тут где-то ждать. Связь буду по рации ожидать. Жду…

---

Примечания

[1] СКСО – самозарядный карабин Симонова – охотничий.

[2] Солонцы – биотехнические сооружения в охотничьем хозяйстве в виде различных конструкций с солью для обеспечения диких зверей.

[3] Братва – сообщество, целенаправленно организованная группа людей, занимающаяся криминалом, живущие по воровским законам — «понятиям».

[4] В десны лязгался (жарг.) — дословно – целовался; здесь — имел тесные контакты

[5] Вальдшнеп, тяга вальдшнепа (вальдшнеп с немецкого — лесная птица-) – птица, кулик, объект охоты. Тяга вальдшнепа – брачный полет птиц, во время которого самец летит относительно ровно по одной линии, с опущенным вниз клювом словно «тянет нитку», отчего и произошло определение этого полета как «тяга».

[6] Шашень (белорусск.) – червячок, личинка короеда, поселившаяся в древесине дома.

[7] Влацугі (разг. белорусск.) – бродяги, грубо – путешественники.

[8] Мурзатые (белорусск.) – чумазые, немытые.

[9] Попасть в косяк (жарг.) – утворить непотребное, запрещенное по понятиям, плохое, мерзкое.

[10] До звонка (жарг.) – до окончания срока лишения свободы.

[11] Общак (жарг.) – в данном контексте — стол в тюремной камере.