Пролог
Это только дилетанту кажется, что лес вечно спит или дремлет и что жизнь в лесу – это неорганизованная, дикая стихия. На самом же деле лес и дикая жизнь в нем никогда не замирают: днем или ночью, зимой или летом, в жару или в ненастье лес – это практически идеально организованное сообщество, это настоящее живое государство, реальная страна. И нет в этой стране иных законов, кроме как естественных законов природы – законов Создателя. Все обитатели, жители этой страны: и божья коровка, и муравей, и гусеница, и лось, и белка – все они живут своей жизнью, подчиняясь законам, неподвластным времени. Только подумать, сколько лет, сколько миллионов лет! И все живое не взялось просто из ничего: у всех есть предки, у всех есть реальное историческое и физическое прошлое. И в том прошлом все они жили этими же, сегодняшними законами… Двадцать миллионов лет назад, например, болотная черепаха, осторожно выбравшись из грязи и тины, поймала и полакомилась зазевавшейся огромной стрекозой. А сегодня, где-то в пойме Днепра или Припяти, ее потомок точно так же выполз на сухую кочку и, вытянув шею из жесткого кожаного панциря, с интересом поглядывает на неосторожную маленькую стрекозу, пытающуюся невдалеке отложить свои яйца в теплую болотную воду. В другом конце света стремительный гепард настиг быстроногую антилопу. А где-то грозный шершень тащит в свое гнездо не менее грозного для всех животных овода -всё это охота! Охота изначально и всегда была в природе. Но человеку, кроме умения и знания существа охоты, природа дала еще и необычайную радость бытия: всесторонне развитый ум для познания и анализа сущности окружающего мира. И он осознал, что такое есть жизнь, он узнал, что есть реальная и ощутимая связь между всем живым в этом мире. Многое изменилось за миллионы лет разнообразных форм жизни на земле, но сама суть охоты не изменилась. Не ест лев траву, не питается мясом олень, не пьет шершень нектар, но каждому в этом мире дикой природы хватает своего, ему данного в начале его пути по жизни и во времени. Только охотник-человек сегодня сильно изменил свое отношение к охоте и к добыче диких зверей и птиц. Есть, конечно, исторически сложившиеся условия жизни отдельных людей и целых народов, когда охота становится и есть способ их существования. Дикие звери, птицы употребляются ими в пищу, как и установил когда-то Создатель. Но для определенной категории людей охота в наше время есть не что иное, как историческое, этически и нравственно оправданное, насыщенное эмоциями духовное и практическое возвращение во времени к своим истокам — к личной свободе и к гармонии с дикой природой.
Там, на заре человечества, охота была способом нашего существования. И от успеха охоты зависело будущее всего рода. А для успешной охоты требовались знания условий жизни диких зверей, их повадок и других особенностей их поведения. Зачатки знаний о естестве дикой природы стали неотъемлемой частью обычной, казалось бы, жизни древнего человека. Но и спустя миллионы лет зов предков тянет людей не только к непосредственному, прямому общению с дикой природой, но и к изучению жизни ее обитателей. И не столько охота как собственно добыча дикого животного влечет охотника в это древнее, волнующее царство, сколько непреодолимое стремление побыть в этом царстве, ощутить себя его частью, увидеть и явно прочувствовать красоту дикой страны, услышать, осязать, ощутить и разгадать птиц, зверей, насекомых, прикоснуться к неповторимым ландшафтам и неописуемой красоте, которую не видит и не очень-то желает, к сожалению, увидеть большая часть человечества. Это и есть счастье! Счастье настоящего охотника. Охотники смотрят на природу глазами восторженного младенца: вековая дубовая роща по берегу быстротечной или величественной реки, скрытое папоротником барсучье поселение-колония на склоне поросшего могучими соснами холма, звенящий неописуемой словами природной музыкой лесной ручеек, эмоциональный и красивый брачный танец журавлей или волнующий ток древнейшего глухаря – вот это видят в первую очередь глаза охотника. И лишь во вторую очередь сознание принимает решение о добыче (или не добыче) презревшего опасность дикого животного. И только настоящий охотник не может уснуть за неделю до открытия охоты. Тысячу раз не прав тот, кто утверждает или даже думает, что охотник в это время мечтает о добыче. Ему, охотнику, грезится закат, искры костра, тихая звездная ночь накануне открытия охоты и слышится свист крыльев стайки уток, скрывшейся в густом утреннем тумане, или неотразимая, сладостная музыка гона гончих , или нежный посвист пестрых рябчиков. А если и добудет он утку, зайца или другой заслуженный выдержкой, трудом и знаниями трофей, и несет он их домой с гордостью и радостью, то и не столько ради пропитания, а ради того, чтобы показать добычу близким, дать потрогать, рассказать о своих чувствах охотниках и, чего греха таить, услышать если и не похвалу – то хоть понимание и признание своего счастья охотничьего.
И уж совсем напрасно всех охотников некоторые люди ставят в один ряд с браконьерами! Главное отличие этих абсолютно разных людей — в отношении к дикой природе. У одних – это любовь и образ существования неразрывно с дикой природой. У вторых – это корысть, жадность, выгода, жестокость и варварство. И совсем не одно и то же: тихо бредущий с ружьем на плече по лесу, полю или болоту счастливый человек, и крадущийся, сглатывающий слюну, с горящими глазами варвар-браконьер, жаждущий только крови. Не многие знают и понимают, что охотники берут у природы только то, что она им разрешает, и сама дает им за их любовь и откровение, в то время как браконьеры берут в природе все то, что хотят и что смогут. Это главное их отличие. В охоте – закон от Создателя. Для того чтобы это все попытаться почувствовать, понять и принять простому, обычному человеку, не охотнику, надо, чтобы ему повезло, и он встретил бы настоящего охотника и провел с ним в лесу, в дикой природе всего лишь одни сутки! Прошелся бы по тихому утреннему пахнущему мхом, грибами и папоротником лесу, увидел бы, например, дятла, достающего из их убежищ прожорливых вредителей или вспорхнувшего из-под ног и притаившегося у ствола ели петушка-рябчика, полюбовался бы семьей косуль, внимательно тебя изучающую, ощутил ядреный запах секача из еще кажущейся теплой его лежки, попробовал на вкус нежную полоску стебля аира, разведя костерок, пожарил бы сала с хлебом и заварил чая из собранного по пути чабреца, зверобоя и земляники. И это далеко не сутки! А впереди – гон преданных собак и хитрый заяц, на глазах у людей запетлявший свои следы. Впереди хитрая или свирепая мордашка куницы, которую потревожили в ее убежище: старом дупле в не менее старой осине. И это еще не сутки! Впереди вечерний затихающий, кажется, лес. Но это только кажется так. Затихают дневные птахи, а их место занимают ночные обитатели дикой страны. Шуршит сухой травой неугомонный ежик, бесшумно несколько раз проносится прямо над головой невидимый и никому почти не ведомый козодой. Где-то грозно рявкнул самец косули, закопошились, ворчливо скрипя, лесные дрозды, ухнул филин. Звездное небо прочеркивают стаи уток, на озере плещется бобр, у берега тихо шуршат камышами ондатры. И это ведь еще не сутки! Впереди полная жизни ночная стихия дикой природы: шуршат ветки, трещат сучья, колышутся листья – лес полон таинственных и от того чарующих звуков жизни его обитателей. И лишь с рассветом на коротенький миг эта ночная жизнь затихает, чтобы передать эстафету пробуждающимся обитателям этого дивного, дикого, древнего царства. Эти впечатления всего лишь от одних суток, проведенных с настоящим охотником и настоящим ружьем в дикой природе, навсегда изменят скептицизм и осуждение в отношении охоты и самих охотников…
Вот так из охотников, из прирожденных или наученных охотников, возникла обобщенная, почти фанатичная группа профессиональных охотников и профессиональных защитников дикой живой природы: егерей, охотоведов, лесников. Но большинство людей в жизни ничего о них не знают, так же, как и об их работе, о смысле их жизни, о взглядах, о стереотипах, не говоря о проблемах их работы. Впрочем, как и не знают многого о дикой природе. Поэтому и возникает неоправданное ничем сравнивание охотников с браконьерами, а егерей – с дилетантами или «лесными бродягами». А ведь эти люди, живущие в неразрывной связи и даже сотрудничестве с дикой природой, в этой же природе растворились, слились с ней — они в ней незаметны, и в жизни своей в большинстве своем всегда не привередливы и не честолюбивы. И большинство из них смело стоят на страже принципов честности и равноправия в дикой природе и справедливо разделяют мир людей и мир диких животных, при этом порой ставя на кон свою личную безопасность и даже жизнь. Егеря, охотоведы и лесники, получив в дар от природы знания ее секретов и тайн, как правило, остаются верными ей до конца своих дней, как и верными общечеловеческим принципам и ценностям: быть честным, не искать корысти в открывшихся тайнах, помогать людям понять и сохранить тайны дикой природы, одновременно сохранив и приукрасив древние традиции человечества и морально-эстетическое удовлетворение современных охотников и членов их семей в самой охоте.
В охоте – страсть, в охоте – любовь, в охоте – жизнь. Страсть в отношениях с естественным, страсть быть вольным и свободным, сильным и смелым, честным и открытым; в охоте преданность и любовь ко всему первозданному. Это любовь и страсть настоящего охотника получена и пронесена генами в теле человека от его первобытного естества до наших дней. Может, с тех самых времен древней болотной черепахи – и до настоящего времени. Это ли не достояние? И в целом суть отношений настоящих охотников с дикой природой остается неизменной: они не убивают, а берут с благодарностью и благоговением у природы то, что она им сама позволяет взять за их искреннюю преданность и любовь к ней.
Именно этим проявлением человеческого бытия – любви, охоте, искренности и свободолюбию посвящена серия моих книг, в которых читатели найдут, безусловно, много интересного и нового не только об охотниках, но и о дикой природе в целом. В своих книгах я как истинный охотник иногда умышленно слегка отклоняюсь от точного биологического описания жизнедеятельности диких животных в природе в пользу создания необходимого художественного их образа, но в целом, я уверен, что суть остается извечной: дикие звери не знают в своем существовании подлости, предательства, корысти, зависти и обмана. Не потому, что они звери, а потому что их душа не знает греха. И это следует знать и помнить все нам, людям.
Я благодарен и признателен всем, кто прислал мне искренние письма и записки на мои книги: их много, но я в силу определенных причин не могу сегодня на все ответить. Мне очень приятно, что абсолютное большинство моих читателей, в том числе и женщин, понимают и принимают мою мысль. Спасибо вам за это огромное, спасибо моим друзьям и друзьям моих друзей, что помогали и поддержали меня в моем искреннем желании приоткрыть завесу непростой, невидимой и интересной жизни одаренных природой и преданных ей людей – охотников, и первых из них – охотоведов.
Николай Близнец, 2022 г.
…Собаки, почуяв запах охотничьей одежды, ружейной смазки, а может, и тревожный азарт своего хозяина, завыли-заголосили, царапая тупыми когтями сетку вольера. Земляной пол вольера усыпан щебнем вперемежку с почерневшими останками костей крупных животных. Два пегих русских гончих[1] с разбегу бросаются на сетку, отскакивают, громко и низко взлаивая и скуля, торопливо лакают воду из большой посудины у будки и вновь бросаются на сетку.
– А что б вы сдохли, дармоеды! Тихо, тихо — в лесу еще набрешетесь, если жрать охота. – Хозяин, в болотных сапогах, черной телогрейке, кепке, прикрывающей макушку лохматой, кучерявой черной головы, подошел к вольеру, оглядел собак и, обернувшись на тихо стоящую на крыльце жену, злобно спросил:
– Ты, Надя, их не кормила случайно?
– Нет, Коля, ты же предупреждал…
– А! Тебя предупреждать… Смотри, если кормила, сама за лосем бегать будешь. Ишь ты, разъелись, засиделись. Два месяца, дармоеды, в лес не ходили. Два месяца кормлю вас. Если лося сегодня не найдете, не остановите, то сами в лесу останетесь на корм волкам и воронам! Не пожалею картечи на вас…
Собаки притихли, нетерпеливо перебирая лапами и поблескивая в темноте зеленовато-желтыми блестками преданных глаз. Калитка подворья бесшумно отворилась, и во двор вошли двое мужчин. В таких же болотных сапогах и телогрейках, только с вылинявшими огромными полупустыми рюкзаками.
– Здорово, Колян. Ну что, едем? – поздоровались они с хозяином, не обращая внимания на хозяйку.
– Конечно! Едем. Я вчера вечером проехал в Бобовки, где ты, Свист, весной косулю завалил. Посмотрел – на Микитовой поляне лосиха с лосенком живет. Взять ее легко. Собак пустим от Маяка, они их быстро найдут. С лосенком она далеко не пойдет, будет кружиться вокруг поляны по кустам. А если и пойдет, то на остров через Глиницу. Ты, Свист, сразу пойдешь на этот переход, а мы с Дротом пойдем с собаками.
Свист оскалился сверкающими коронками, сплюнул под ноги:
– Понятно, Колян. Я тоже следы видел на прошлой неделе. Ездил ловушки на пчел ставить на Маяк. В километре – Думановская пасека, думаю пару роев словить. Зашел в болото – точно, лоша с лосенком тропки все исходила. Не пойдет она с поляны, точняк. Но это ты хорошо придумал насчет острова. Я стану на переходе — может, шумовой козел, а то и кабан наскочат…
Оба пришедших охотника достали из-под телогреек висевшие на шеях разложенные ружья, быстро собрали их, положили на сиденье заляпанного грязью старого «газика-козлика».
– Колян, – второй из пришедших, высокий, поджарый, со скуластым горбоносым лицом и потухшей папиросой в узких губах, подошел к хозяину и что-то шепнул ему на ухо. Заматерившись, хозяин злобно зашипел на жену:
– Чего стала? Что смотришь-сурочишь? Тебе работы нет? Уже рассвет скоро. Иди, свиньям пайку замешивай. Мне пожрать собрала? Тащи мой рюкзак, не забудь пузырь положить, стоишь, как столб! Бегом!
***
Одинокий серп луны медленно тает в поднимающихся из-за леса лучах восходящего солнца. Скрипя пружинами изношенных амортизаторов, проваливаясь на кореньях и ямках-ухабах, «козлик» почти бесшумно катится по лесной дороге. Справа темнеет стена высокого хвойного леса. Слева внизу простирается широкая пойма урочища, именуемого у местного населения странно и звонко «Бобовки». До реки отсюда километров семь. Сначала заболоченное урочище Бобовки, потом – луг, а за ним течет величавая Березина. Через все урочище сквозь заросли и топи пробирается чистейшей воды ручеек – Криница, впадая в большое пойменное озеро Винницкое, которое дальше впадает в саму Березину. По устью неширокой Криницы бобры у своих хаток настроили плотин — оттого Криница у этих плотин разлилась, затапливая берегов, густо заросших камышом-очеретом. Ивняк и ольшаник, кое-где вперемешку с березняком и осинником, густо оплетенные у корней крапивой и осокой, составляют непроходимые заросли, словно в джунглях. Местами заросли расступаются, образуя разной формы и размеров поляны с высоким разнотравьем, никогда людьми не кошеным, и лишь изрезанным-истоптанным тропами диких зверей. По окраинам этих полян среди зарослей крушины и ольхи пробиваются кусты калины, ивняка, одиноких дубков, елей и сосен. Поляны соединяются между собой тропами, образуя нескончаемый лабиринт дорожек, истоптанных копытами диких животных, нашедших в заболоченном лесу летом себе и кров, и пищу, и убежище, и места уединения для таинства рождения на свет новой жизни. Дикие кабаны большую часть времени проводят в самых низких заболоченных логах. Лоси и косули держатся ближе к полянам: и корма больше, и ветерок хоть как-то, хоть ненамного, но разгоняет тучи гнуса[2]…
Молодая лосиха, всю зиму проведя с семьей в хвойных посадках, повинуясь зову инстинкта, с наступлением весны ушла из своей семьи в болото, в котором она родилась три года назад. Это болото она знала хорошо. Каждую полянку, каждую тропинку она исходила со своей матерью. А прошлой осенью здесь она встретилась с красивым и сильным молодым лосем, пришедшим в их болото издалека. Отец молодой лосихи гонялся за пришельцем, грозно сопя и угрожающе склоняя к земле голову с тяжелыми лопатообразными рогами. Но позже молодая лосиха, когда ее отец и мать стали уединяться и прогонять даже ее саму, ушла с чужаком за ручей к большой поляне, протянувшейся почти до самого озера. За поляной, через небольшой перешеек, находится возвышенность – гряда, на которой молодые лоси, ставшие парой-семьей, уединившись, наслаждались покоем и неизведанными молодой лосихой ранее чувствами взрослой самостоятельной жизни. Лось-самец изломал рогами молодые кусты крушины на тропинке от поляны к острову, обозначив тем самым неприкосновенность территории их только что созданной семьи и свою силу. Изредка покой пары нарушали люди. Громко перекликаясь, они бродили по острову, собирая в короба грибы и снимая с деревьев орехи. Лоси сторонились людей. Завидев их или услышав их шаги, треск сучьев у них под ногами, лоси тихо, почти бесшумно уходили с гряды по тропинке на поляну, а оттуда, если возникала такая необходимость, в чащу, в заросли – ближе к ручью, к бобровым плотинам, где жили кабаны. Ближе к зиме они объединились с родителями молодой лосихи и двумя прошлогодками, младшими братьями лосихи, и ушли на зимовку из болота. Сложная и страшная была зима. Но и волки, и люди с ружьями, и собаки, и отсутствие соли, и холод – все это осталось позади. Еще зимой, почувствовав в себе волнующую, но приятную тяжесть, молодая лосиха поняла, что с наступлением весны она тихо уйдет одна в болото на свою поляну, на свою гряду. И лишь только расцвели ландыши, лишь только робко запели соловьи, под свист крыльев прилетевших уток и хорканье вальдшнепов, ранним весенним утром у неё появился ее теленок – тонконогий, большеголовый рыженький лосенок. Сейчас, спустя два месяца, он уже смело отходил от матери, не боясь затеряться в густой траве, умел надежно спрятаться, если мать подавала сигнал тревоги; быстро семенил за матерью по тропам от поляны до поляны, если вдруг возникала такая необходимость. Он уже хорошо понимал, что такое всплеск от удара хвостом по воде загадочного бобра; знал, что ежик колючий, а лисица не опасна; знал, что волчица очень опасна, но боится матери; а все остальные звери боятся не только волчицы, но даже ее запаха. Он знал, что люди более опасны, чем волчица, хотя видел их только один раз. Мать научила его находить вкусные грибы, лакомые побеги и нежную кору, хотя большую часть его рациона составляло густое сладкое материнское молоко. И вместе с этим молоком лосенок впитывал в себя и трели соловья, и запах черемухи, и грозное уханье свиноматки с маленькими полосатыми поросятами, и великое множество запахов, шелестов, шорохов, тресков, шипений и хрипов, других уроков непростой школы дикой жизни. Мать все дальше и дальше водила его от их поляны, и с каждым днем что-то новое, что-то интересное, что-то неизвестное ранее открывалось лосенку, как и любому другому любознательному ребенку, познающему окружающий его мир. Далеко не простой мир — а в дикой природе ещё и опасный.
***
Вернувшись на тропинку вдоль озера, мальчишка весело и быстро направился по ней к чарующей и манящей своей неизведанностью, своим величием, своей первозданной дикой красотой полосе лиственного пойменного леса – урочищу Бобовки. У входа в лес тропинка разделялась. Одна, еле видная, натоптанная грибниками дорожка уходила влево к острову. Вторая шла к большому лесу на Маяк через Бобовки. Леша уверенно свернул на вторую, и, пройдя по ней вглубь леса, уверенно свернул с натоптанной людьми тропки на тропу звериную. Он знал эту тропу – она вела на большую поляну через заболоченный лог. По этой тропе он начал изучать Бобовки еще в прошлом году под бдительным оком брата. Теперь на этом участке он чувствовал себя как дома. Пройдя полкилометра, осматривая на грязи следы косуль, кабанов, кое-где лапы енотовидной собаки или лисы, Леша дошел до лога, свернул с тропы и по косогору гряды с буйной порослью подрастающего ельника, осторожно пошел параллельно логу. Как он и ожидал, ветерок вдоль лога поднял диких кабанов. Их Леша не увидел, но услышал грозное уханье секача, легкий треск редких сучьев под копытами диких свиней. Постояв на месте и выждав время, чтобы не нарваться на свиноматку, он прошел еще метров сто по ельнику и свернул в болото. Здесь, на старой, разросшейся кверху толстыми сучьями осине находится старое гнездо черного аиста. Осторожно подкравшись по ельнику к началу заболоченного лога, Алексей заулыбался: из расположенного в развилке толстых сучьев гнезда на него, чуть высунув головы, смотрели двое аистят. «Заметили! – усмехнулся Леша, – или кабаны их всполошили». Он присел на заросший мхом пенек и притих. Капюшон ветровки накинул, чтобы не было видно сверху. Не прошло и десяти минут, как среди деревьев мелькнула черная тень и на гнездо бесшумно опустился взрослый черный аист. Быстро раздав принесенную пищу в открытые красные клювы птенцов, птица также бесшумно и стремительно исчезла в кронах деревьев. В отличие от семей белых аистов, все произошло абсолютно тихо, словно в «немом» кино. Постояв недолго у гнезда, Леша вернулся на тропинку и, дойдя до противоположной окраины лога, опять свернул на гряду. Буквально в ста шагах, на косогоре, под пологом молодых елочек жила семья лисиц. На утоптанном щенячьими лапами песке у входа в нору нашел перья рябчика, мелкие косточки, видимо от зайца, скорлупу пятнистого яйца. Стебельки березок и осинок сгрызены, изломаны. Узенькая тропка протоптана от норы к логу, где у лис водопой. Наклонившись, Леша заглянул в нору. В нос ударил резкий запах псины, смрад падали. Самих лисят, конечно, не видно. Оглянувшись на шорох, с удивлением увидел в десяти шагах от себя совсем тощую облезлую лису, которая, по-кошачьи выгнув спину, оскалила клыки, смешно сморщив нос. Она вдруг несколько раз сипло тявкнула, фыркнув, юркнула под елку. Леша засмеялся и быстро ретировался на «свою» тропу – предупреждение он понял правильно.
Вот, наконец, Криница. По бобровой плотине Леша перешел ручей и остановился у изготовленного им с братом солонца[3]. Осину они сначала подрубили с одной стороны до середины, пониже. Потом – с обратной стороны, уже на уровне груди. Дерево упало, но осталось висеть на расколовшемся от подруба пне. В верхней толстой части ствола они сделали первое корыто, выдолбив его специально изготовленным для этих целей приспособлением, напоминающим кайло или кирку, где вместо острого шипа было выковано закругленное, в виде отточенной ложки, лезвие. От первого корыта вниз по стволу прорублен желоб до второго корыта в середине ствола. И от второго корыта вниз до кроны, лежащей ветвями на земле, опять прорублена уже совсем узкая канавка. Эти желоба сделаны для того, чтобы дождевая и талая вода стекала из корыт по стволу, просаливая древесину. Ни лоси, ни косули, ни зайцы, для которых изготовлены эти корыта, не любят, как это принято считать, лизать соль. Они любят соленую кору, соленую древесину и даже соленую землю под солонцами. Самой же жгучей соли они побаиваются. Вскоре Леша увидел и свой солонец. Коры на стволе уже не осталось: вся она съедена за год лосями, косулями и зайцами. Травы вдоль дерева нет тоже – все избито, истоптано копытами, часто усыпано катышками «разнокалиберного» помета. От дерева-солонца набиты свежие тропы к логу – на водопой. Ствол дерева вокруг корыт изгрызен, а затем зализан языками так, что древесина блестит словно лакированная. Под стволом осины дикие кабаны нарыли глубокие, в колено, ямы: соль нужна не только травоядным, она является крайней необходимостью и лакомством, в том числе и для диких кабанов, которые с удовольствием высасывают ее из соленой земли, процеживая сквозь зубы. Пройдя до водопоя, Леша увидел на грязи четкие следы волка. Мурашки пробежали по спине. Мальчишка, озираясь по сторонам, достал самопал[4], закрепил в скобе у зажигательной щели две спички, подсунул под изоленту спичечный коробок. Самопал был заряжен несколькими крупными самодельными дробинками. Дробь Леша лил уже давно самостоятельно: в коробе с мокрым мелким песком протыкал стержнем вертикальные «шахты», заливал их расплавленным свинцом. Полученные охлажденные стержни резал на равные цилиндрики, которые раскатывал в старой сковороде дном алюминиевой кастрюльки диаметром поменьше. Снаряженные такой дробью патроны не отличались при стрельбе хорошей кучностью, но из-за отсутствия магазинной дроби и такая годилась.
Следы волка как раз вели в ту сторону, куда Леше надо было идти – на Маяк. Постояв в нерешительности, мальчик осторожно пошел по следам волка, держа самопал наготове. Солнце уже светится в кронах деревьев, лес наполнен щебетом птиц, радостно встретивших рассвет. Где-то недалеко, вдоль лога, прохоркал запоздалый вальдшнеп. На лугу несколько раз гортанно прокричали журавли. Вдруг со стороны Маяка послышались одинокие, редкие сначала, а потом более частые, активные голоса лающих собак. Леша остановился, затих. Лето – охота закрыта. Да еще здесь – запретная для охоты «зеленая зона». Откуда собаки? Вскоре лай собак перешел в частый набат-гон. Гончие взяли след и гнали зверя по Бобовкам в районе большой поляны, куда и шел Алексей. Забыв про волка, Леша взволнованно прислушался к лаю собак: лай из гона превратился в облаивание зверя на месте, и Леша понял, что собаки работают вдвоем по крупному зверю, скорее всего, по лосю или секачу. Из злобного, на высоких тонах лая, голос собак периодически переходил в равномерный гон, и опять, остановившись, в визгливое облаивание на месте. Не замечая комаров и оводов, нещадно атакующих со всех сторон, Леша настороженно слушал голос погони, голос преследования, голос охоты. Легкий озноб пробежал по спине: кто же это обнаглел? А может, это все же бродячие собаки? Голос собак то приближался, то удалялся, и Леша догадался, что собаки кружат зверя вокруг поляны, которую называли Микитовой.
В районе Маяка и большой поляны тревожно застрекотали сороки; с места на место перелетают сойки, оглашая лес скрипучим резким криком. Тревога пришла в лес. Казалось, даже зяблики и другие певчие птицы примолкли. Прислушиваясь к тревожному стрекотанию сорок, крикам соек, гулкому набату гона собак, Леша спрятал самопал и, осторожно ступая, пошел прямо по звериной тропе в сторону непрекращающегося злобного лая собак. Что это были гончие, Леша уже не сомневался…
***
Собаки лаяли на месте. Низкий бас сбивался на визг, и Николай понял, что лосиха бросается на собак, отгоняет их. Вскоре он выбрался к поляне и увидел лосиху. В высокой траве было хорошо видно, как двигается ее спина: лосиха мечется, пытаясь передними копытами ударить преследующих ее и старающихся укусить за сухожилие задних ног собак. Лосиха не видела и не слышала приближающегося охотника. Все ее внимание было сосредоточено на собаках, пытающихся отбить у нее прижимающегося к животу теленка. Тяжело дыша взмыленными боками, она, оберегая лосенка, пыталась ударить нападающую спереди собаку. В то же время другая собака сбоку и сзади старалась выгнать из-под лосихи напуганного ее детеныша.
Николай вскинул ружье. Дрота нигде не видно. До лосихи метров сорок. Прицелился в переднюю часть тела, выждал мгновение и, убедившись, что лосиха замерла, нажал на спусковой крючок, точно переведя мушку в «хомут» – место соединения туловища с шеей. Отдачи не почувствовал. Лосиха упала как подкошенная. И тут же раздался громкий крик-плач. Альфа набросилась на лосенка, сбила его с ног и уцепилась ему в шею. Писк-плач постепенно перешел в хрип, и, когда Николай подбежал к животным, лосиха и лосенок бились в агонии. Достав из сапога нож, он перерезал горло лосихе, затем и маленькому лосенку. Собаки жадно набросились лакать пульсирующие струи крови, а охотник поднял ружье, открыв стволы, потрубив коротко несколько раз. Тут же невдалеке отозвался Дрот и, запыхавшийся и мокрый от пота и росы, он вскоре выбрался из кустов на поляну, подошел к Николаю:
– Хорошо, что мешки и топор взяли. Поздравляю, шеф! Ты, как всегда, везунчик. Я же говорю: наверное, в детстве каку ел! – Дрот, смеясь, пожал руку и похлопал по плечу товарища. – Что не весел, Коля?
– Да так. Что-то сердце защемило, как лосенок запищал. Альфа его загрызла, а мне и тошно. Старею, что ли?
– Да, Коля, что-то раньше за тобой этого не было. Ладно, давай за работу. А что, интересно, там Свист палил?
– Козы [5]! Через меня на него шумовые полетели! Я чуть не пальнул. А он, видимо, не упустил случая. Посмотрим. Давай свежевать.
Через час мясо было уложено в мешки. Потроха накрыты шкурами, поверх набросали веток, наспех нарубленных тут же. Кости брать не стали. Лето, жарко. Что с ними делать? Даже собакам не отдашь. Да и лосиха оказалась худой, жилистой. Дрота чуть не вывернуло, когда полоснул ножом по вымени: брызнуло молоко с кровью. Теленка же забрали целиком, бросив лишь внутренности и голову со шкурой. Мясо пришлось выносить двумя ходками. Хорошо, что подоспел Свист, который все же «положил» тремя выстрелами молодую косулю, полетевшую на него, спасаясь от гона собак. Косулю он, как зайца, облупил на месте и принес в рюкзаке прямо к машине, где и встретился с компаньонами, еле дотащившими первый мешок мяса. Втроем вернулись за вторым мешком. Его переложили на полиэтиленовую пленку и волоком по мокрой траве дотащили до машины, которую, тем временем, надежно охраняли разъевшиеся жиром, кровью и потрохами собаки. Спрятав мясо в кустах за машиной, отдельно от мяса – ружья, браконьеры вышли на поляну Маяка, потягиваясь и щурясь от взошедшего над лесом солнца. Помыв в бобровой канаве руки и ножи, вернулись на Маяк, накрыли на газете импровизированный стол.
– Ну, мужики, – тост, – Николай поднял рюмку, – за удачку! Пусть простит нас Бог болотный, что похозяйничали. Ну, каждому – свое. Нам – мясо, ему – шкуры. Быть добру! – Он залпом выпил содержимое стограммовки, передал стакан, забросив в рот кусочек сала и лука, лег на траву, закинув руки за голову.
Мужики налили себе, выпили, молча закусили. Когда спиртное закончилось и в бутылке, и во фляжке, Николай выпил сразу три яйца, просыпая внутрь скорлупы через отверстие крупную соль, сыто срыгнув, скомандовал:
– Что, дармоеды, поехали!
Подельники нехотя поднялись, Свист предложил:
– Коля, по дороге в магазин заскочим? Пузырек прикупим, а Надька твоя пусть печеночки поджарит, свежины с картошечкой! Смак!
– Ну, если морда у тебя не треснет от того, что моя женка тебя кормить будет, то заедем. Или к вашим женам поедем? Пусть и они меня побалуют! И мясо-то не понадобится! Ха-ха!
– Да нет, Коляныч, – Свист, затянувшись сигаретой, покосился на Дрота, – к нам нельзя. У нас и не выпьешь, и не закусишь. Наши тигрицы-акулы — не то что твоя Надюха! И мясо не поможет!
– Мясо, говоришь, не поможет? Тогда без мяса домой пойдешь, деляга!
– Коляныч, ты что? А без мяса они меня с тещей и на порог не пустят! Ты же знаешь, и так заели: «Съезди на охоту, съезди на рыбалку! Принеси мяса, принеси рыбы!» Типа в магазин я хожу. Вот фляжку самогона еле выпросил! Так и сказали – пустой домой чтобы и не приходил!
Собаки, уткнув окровавленные морды в лапы, покачиваются на мешках с мясом в пыльном багажном отсеке. Машина медленно катится по лесной дороге своим утренним, еще не высохшим по росе следом обратно в поселок. Не обращая внимания на прогромыхавшую рядом громадину, трудяги муравьи толпой тащат к муравейнику извивающуюся гусеницу. Над поляной Маяка беззаботно порхают бабочки, хотя одну из них себе в жертву выбрал стремительно приближающийся шершень. Совсем недалеко от Маяка, в устроенном в развилке ствола старой сосны гнезде, двое оперившихся птенцов ястреба-тетеревятника, завидев подлетающую мать, наперебой громко запищали, открыв хищные острые клювы, даже не подозревая, что в зобу у матери только что пойманный рябчик. Над Винницким озером стремительно несется светлогрудая скопа, и вскоре зазевавшийся язь окажется в цепких лапах непревзойденного рыболова. Ничто в лесу не говорит о смерти, хотя она и рядом. Никто уже и не вспомнит о только что прозвучавших выстрелах. Разве что вездесущие кровожадные падальщики-вороны уже взгромоздились на верхушках двух высоких елей на краю поляны, рассматривая двух енотовидных собак, опасливо замерших у кучи свеженарубленных веток, обнюхивая политую каплями крови траву. Енотовидные собаки жили в норе под елками и, дождавшись наступившей тишины, решились, наконец, выползти из своего убежища, поддавшись искушению запаха свежей крови и плоти…
***
Услышав выстрелы и по прекратившемуся лаю собак определив, что зверь добыт где-то в районе Маяка, Леша осторожно стал пробираться к поляне. Уже дойдя до поляны, услышал, как на Маяке захлопали дверцы машины, а сама машина проехала лесом в сторону города. Пройдя краем поляны, Алексей безошибочно определил, что здесь живет лосиха с лосенком. Утоптанные в траве лежки, засохшие лосиные катышки и кое-где проступающие в грязи следы отчетливо рисовали ему картину жизни лосей на этой поляне. Насторожили вороны, слетающие с высоких елок на краю поляны вниз, в траву. Предчувствуя что-то нехорошее, Леша по мокрой и высокой, в его рост, траве стал пробираться на противоположный край поляны. Почти из-под ног сорвались, громко «крумкая», черные вороны-крумкачи[6]. Из-под горки наваленных веток выскочили две енотовидные собаки и, огрызаясь и показывая мелкие острые зубы, неуклюже заковыляли и тут же исчезли в густой траве. Алексей остановился. Сердце защемило и учащенно забилось. Над ветками кружился небольшой рой из оводов и желто-зеленых мух. Под ногами трава казалась черной. Леша согнулся, провел рукой по примятой траве и охнул: ладошка окрасилась кровью. Сжав губы, быстро отбросил несколько веток и присел… Отрубленная голова лосихи смотрела на него большими глазами, затянутыми мутной мертвенной пленкой. Перестав дышать, он отвернул шкуры и увидел останки маленького лосенка…
Двенадцатилетний мальчик встал. По лицу текли слезы. Неуклюже вытирая их, размазывая с кровью по лицу, Леша осмотрелся вокруг: примятая трава, черные пятна спекшейся крови, жирные вороны на елке, еноты[7], застывшие у норы… и потроха. Широкая полоса примятой травы со сбитой росой явно указывала, куда утащили мясо. Достав самопал, вытащив из-под изоленты коробок спичек для быстрого воспламенения запала, Леша пошел по примятой траве в сторону Маяка. Там нашел газету. На газете – шелуха от лука, яичная скорлупа и… отчетливая надпись названия улицы, номера дома и фамилии. Грязными руками с запекшейся кровью Леша оторвал кусок газеты с надписью и осмотрел и запомнил следы машины. После этого тихо вернулся к месту трагедии. Вороны опять слетелись на останки лосей. Сжав губы, направил самопал на наглых птиц, чиркнул коробком по спичкам. Спички зашипели, задымились и загорелись. Леша, привычно удерживая свое оружие двумя руками, навел самопал на ближайшую птицу. Выстрел прозвучал резко и громко. Полтора коробка серы от спичек сделали выстрел почти боевым. Прострелянный дробью ворон закувыркался в густой траве, замахал в агонии крыльями и затих. Парень подошел, брезгливо взял убитую птицу за крыло и вернулся к набросанным веткам. Ворона положил поверх веток, а сам сел в траву, печально глядя на бурые пятна крови. Тихо прошептал: «Я вам этого никогда не прощу!». Посидев, горестно вздыхая, все же встал, достал из рюкзака коробок спичек, газету, отложил их в сторону. Сам же прошел в кусты и вскоре вернулся с большой охапкой сухих стволов олешника и лозняка. Быстро разжег костер в стороне от прикрытых останков — чтобы не растаскивали звери и птицы, пока он не вернется с лопатой, и быстро зашагал домой, оставив свой рюкзак на поляне.
В этот день домой Алексей пришел уже в сумерках и, ничего не говоря родителям, полез ночевать на сеновал на сарае. Он еще не осознавал, что сегодня он стал немного взрослее, и сегодня решилось его будущее…
***
Алексей снял шапку, вытер мокрый от пота лоб. Подержав некоторое время забившегося в агонии волка на мушке, подошел к нему, осторожно ткнул стволами. Волк был мертв. И только теперь Леша почувствовал, как предательски дрожат колени, как бешено стучит сердце, как мороз обжигает щеки и пальцы. Он присел, повернул волчью голову с оскаленными окровавленными клыками и стекленеющими глазами. Это был не сон! Это был настоящий волк, и добыл он его сам! И вдруг ему стало жалко волка. Он вспомнил, как беззаботно волки приближались к стогу, как трогательно тыкали они клыкастыми мордами друг друга. Вздохнув, он погладил волка по жесткой шерсти. С другой стороны, Леша знал, сколько ущерба приносит волчья стая дикой природе, сколько мяса нужно волчьей семье на пропитание. И не абы какого мяса, а свежей, с кровью, дичи: косуль, кабанов, лосей, оленей. Да и приспособлены волки к дикой жизни лучше, чем многие другие животные. Сильные, выносливые, хитрые и даже умные, они в лесу являются лидерами, хозяевами по их, волчьему, понятию. Ан — нет. В лесу хозяином является человек. А беспечность и отсутствие страха перед человеком сгубили этого волка. А еще везение. Начало жизненного пути будущего охотоведа привело к тому, что он, молодой, юный еще охотник, сидел, вздыхая, у поверженного им сильного и злого зверя. Ведь ему только недавно исполнилось тринадцать лет, и для матерого волка он был еще, по сути, щенком. И вот где-то глубоко в подсознании ликующей, озадаченной и потрясенной души юного охотника затрепетали и переплелись эмоции и чувства охотника и ценителя дикой природы — ее же ребенка и воспитанника, чувство справедливого и мудрого распределения ролей в жизни честной, свободолюбивой и скрытой от человека жизни дикой природы…
Взяв волка за еще теплые и толстые лапы, он попытался подтащить его ближе к лесу, но протянул не более двадцати метров. Разложив ружье и спрятав его под телогрейку, он быстрым шагом заскользил на лыжах к дому и уже к обеду возбужденно рассказывал брату и родителям, недоверчиво улыбающимся, о своем трофее. Но все же брат завел стоящий у дома служебный ГАЗ-66, и втроем поехали по накатанной дороге к Маяку. От Маяка пешком добрались до волка, волоком притащили его к машине. Вечером в жарко натопленной бане Леша в очередной раз рассказывал о том, как, увидев волков, бегущих прямо к нему, не испугался, а вжался в мерзлое сено, как тихо-тихо доставал патроны, как взводил курки и целился, как стрекотали сороки. Не рассказал он лишь о том, как стало жалко ему стекленеющих глаз грозного хищника. В предбаннике, распространяя тошнотворный запах, на правилке сушилась почти двухметровая серо-рыжая шкура…
Далеко-далеко за поселком, в потрескивающем на лютом февральском морозе лесу, на занесенном снегом острове скулила волчица. Ее волк, ее друг, ее повелитель так и не пришел. Она сделала большой круг за день, а к вечеру не утерпела и вернулась в Бобовки. Но следов волка нигде не было. В полночь она подошла по лесу к спуску в болото и услышала еле уловимый запах волка. Она, явно ощущая запах людей, прошла к борозде в снегу, и дрожь прокатилась по всему телу волчицы: человеческие следы покрывала кровь ее волка. По следам волчица вышла на Маяк, где все следы прерывались следами машины. Волчица, поджав хвост, засуетилась, обежала по кругу Маяк – ни следов, ни крови волка больше нигде не было. И она поняла: его больше уже и не будет…
***
Декан же факультета посоветовал Леше отдать свои документы на заочное отделение, что Леша и сделал. И сразу же получил заверение декана заочного факультета, что с этими оценками он может считать себя уже зачисленным и готовиться к установочной сессии в январе. Заплатив штраф, ребята, конечно, пригорюнились – денег на возвращение домой не было. Билетов тоже. Да и стыдно. Тем не менее, Леша дал телеграмму домой: «Поступил на заочное. Еду к бабушке в Казахстан». Он уже давно принял решение съездить в Казахстан к бабушке, где не был уже три года. Три ночи они со Славкой разгружали вагоны на железнодорожной станции и подпольно жили в комнате у Феди-якута, слушая его рассказы о Якутии. Заработав сорок рублей, Алексей купил билет до Целинограда, переплатив спекулянту пять рублей. На дорогу осталось восемь рублей на трое суток. Провожали Лешу всем общежитием. За неполный месяц совместного проживания он подружился со многими студентами и абитуриентами. Нажарили три сковороды яиц, купили коньяка, который хоть и стоил шесть рублей, но продавался без талонов. С гитарой, большой толпой приехали на вокзал, несмотря на поздний час, проводили Лешу до вагона, спев на прощание гимн «Во славу охотоведов». Как оказалось позже, одним из авторов музыки этого гимна был земляк Леши – белорус Саша Шестаков, с которым жизнь сведет его в разных ситуациях еще не один раз.
Поезд уносил Лешу по бесконечным лесным просторам необъятной страны. Это было не первое его самостоятельное путешествие в такую даль. В плацкартном переполненном вагоне на верхней полке он безотрывно смотрел в окно, любуясь природой, буквально «вдыхая» проплывающие ландшафты. На второй день пути он познакомился с девчатами-проводницами, которые, будучи студентками харьковского железнодорожного института, подрабатывали проводниками в студенческих отрядах. Девчата разрешили Алексею втихаря открывать дверь в тамбуре, когда поезд проезжал Урал. Он никогда не видел гор вблизи, а тут иногда голова поезда и его хвост были напротив в спиральном серпантинном завитке. Уфа, Челябинск, Миасс, Златоуст. Дальше пошли степи. Бесконечные просторы с сурками «на стрёме» и орлами, парящими в безмерно высоком голубом небе. Трое суток пролетели незаметно, и вот, наконец, его станция – Вишневка. Одинокий полустанок, вдали поселок. Горький, пахнущий каспийской нефтью и ковылем ветер. Как все интересно, как ново. Как удивительно притягательно. Только год он прожил здесь после своего рождения, а вот ведь – родина! Притягивает, волнует чем-то, а чем – непонятно. Только к вечеру Леша добрался до бабушкиного села.
Село Николаевка – огромное, раскинувшееся тремя улицами в степи многонациональное село. И все же эти нации жили раздельно. Казахи, коренные жители, жили по одной улице. Их улицу было легко узнать: дома из самана, с плоской крышей, часто поросшей травой. Заборов нет. Улица, где жили русские, украинцы, белорусы отличалась от казахской наличием высоких тополей вдоль улицы, кустами сирени у домов, огороженными палисадниками и большим количеством домов с островерхими и крытыми шифером крышами. Улица немцев отличалась от двух соседних улиц крашеными заборами, ухоженными огородами, в которых росли и плодовые деревья – яблочки-ранетки. Все дома у них здесь побелены, стоят ровно по одной линии и, в отличии о русской и казахской улиц, не изобилует свободно гуляющими стадами гусей, овец, курей и телят. Их скот либо пасется в степи, либо стоит в сарае.
Леша быстрым шагом прошел к бабушкиному, с плоской крышей и небольшим огороженным палисадом, дому. Баба Анастасия, а проще – баба Стюра, не ждала внука. Она быстро вскочила, всплеснув руками: «Ой — бай, внучек!», — расцеловала Алексея, засуетилась у газовой плиты. В доме царила приятная прохлада, и уставший с дороги Алексей с удовольствием растянулся на диване, на котором любил отдыхать его прославленный дед-фронтовик – деда Коля, умерший, к сожалению, в прошлом году.
Проснулся Леша от шума: в доме уже собралось полно гостей – его родственников, ведь Леша здесь родился, в этой самой Николаевке. В бабушкиной бане — семнадцать с хвостиком лет тому назад…
Уже на следующий день был отремонтирован дедов «Запорожец», и Леша сразу же отправился на нем в степь, захватив дедовскую курковку и пару патронов с дробью. Остановился на высокой сопке за селом. Кругом степь и высоченное бездонное небо. Внизу, у подножия сопки, пасутся сурки. В уже пожухлой траве их хорошо видно сверху: у нор стоят на задних лапах «дежурные», остальные разбрелись вокруг нор. Завидев Лешу, «дежурные» оповестили сородичей своеобразным криком-свистом: «Каафииик! Ка-а-афи-ик!» Неожиданно все сурки бросились в норы, и резкий крик-свист пронесся по степи. Присмотревшись, Леша увидел, что одного из сурков уже прямо у входа в нору схватил за ногу корсак. Сам сурок успел вскочить в нору, подтащив за собой степную лисицу. Худой рыжий корсак остервенело тянул сурка из норы, но тот, видимо, уцепившись передними лапами за стенки норы, громко пищал и не поддавался. Решив помочь несчастному животному, Леша засвистел, заорал — корсак бросил жертву и, оглядываясь, исчез в густой желтой траве.
Километров в пяти от села возвышается огромная гора. Именно гора, а не сопка. Местные жители называют ее Балта-гора. А у подножия этой горы уникальное явление – два озера. Одно озеро, Кочкарка, пресное, заросшее не только по берегам, но и по всей площади камышом. Другое озеро, без названия, соленое. Растительности в нем нет вообще, рыбы – тоже. Леша подъехал к озерам, бросил машину и пешком стал обходить береговую линию пресного озера. Пройдя полкилометра, вернулся к машине. На плёсах, образовавшихся между зарослей камышей, кипела жизнь даже днем: курочки, утки, даже гуси бесстрашно плавали на ярко-зеленой глади плёсов. Сделав несколько снимков своим фотоаппаратом «Зоркий-4», Леша, вернувшись к машине, пошел берегом соленого озера. Это озеро было светло-синего, бирюзового цвета, а соленая вода была настолько прозрачной, что дно было видно сквозь толщу воды метров за тридцать от берега. Не выдержав, Леша разделся и, взяв фотоаппарат, вошел в теплую воду и стал подкрадываться к стае лебедей, грациозно качающихся на мелких волнах метрах в ста пятидесяти от берега. Дно очень медленно опускалось, и Леша прошел метров сто, пока вода достигла плеч. Лебеди забеспокоились: самец несколько раз предупреждающе приподнимался над водой на лапах и бил крыльями по воде. Внезапно Леша услышал за спиной приближающийся крик, похожий на кряканье, и хлопанье крыльев по воде. Он оглянулся и вовремя… На него, словно катер, неслась большая красноголовая утка. Местное название этой утки – атай. Защищая своих птенцов, атай несся торпедой прямо в голову Алексея, которому пришлось нырнуть, выставив руку с фотоаппаратом над водой, чтобы не лишиться головы. Жертвовал меньшим. Атай ударил крыльями по руке с такой силой, что фотоаппарат вылетел из руки и шлепнулся в воду. Пленка, конечно же, была испорчена, да и по руке, словно кто-то доской огрел. Лебедь-шипун тоже, агрессивно вытянув шею и шипя, стал приближаться к напуганному Алексею, взмахивая и ударяя мощными крыльями по воде. Подобрав со дна фотоаппарат, Леша, оглядываясь, заспешил к берегу и благополучно удрал от атак агрессивно настроенных птиц.
Вечером бабушка повела его в гости в семью казаха Аманжола. Уважаемый аксакал жил на казахской улице в доме из самана с плоской крышей. Вся семья Аманжола приветствовала Алексея добрыми улыбками – все уважали деда Колю, который после ранения на фронте был в селе и председателем колхоза, и председателем сельсовета. Аманжол тоже воевал и к приходу бабы Стюры и Леши надел пиджак с медалями и орденом. Вся семья и гости уселись на ковре в зале у низенького большого стола, который был заставлен ароматно пахнущими яствами: мясо птицы на одном блюде, баранина на втором, бешбармак, по центру на большом плоском блюде, еще ароматно дымился горячим паром. Пельмени стояли в глубоких чашках по краям стола. Брынза, сыр, помидоры огурцы, зеленый лук, белый хлеб и лепешки были разложены вокруг блюд с мясом. В графине по центру стола – самогон, в нескольких пиалах – кумыс.
– Бесмелля, Рахим, Рахман… – расслышал Леша знакомые слова молитвы. Все притихли. Закончив короткую молитву, Аманжол разлил самогон нескольким мужчинам-казахам и Алексею в том числе, сам же поднял чашку с кумысом и произнес тост за дружбу, вспомним при этом деда Колю. Застолье в честь гостя началось. В одном из мужчин, сидящих напротив, Леша признал казаха, который сегодня проезжал верхом на красивой лошади, когда Алексей обходил пресное озеро. Оказалось — это местный егерь, племянник Аманжола, Мелик Каракамбаев. Узнав, что Леша охотник и много охотится в Белоруссии, Мелик попросил его рассказать об охоте в лесах. К рассказу Леши об охоте на кабанов, лосей, волков, об охоте по снегу на зайцев, куниц, белок прислушалось все семейство. Леша обратил внимание, что слушали мужчины не ради этикета, а с неприкрытым интересом. В знак признательности за приход в гости и за дружбу с дедом Аманжол подарил Алексею настоящую плетку с кожаной рукоятью и кожаным хлыстом, раздвоенным на конце. А егерь при всех разрешил Леше охотиться с дедовым ружьем и дал в придачу две пачки патронов с дробью номер 3 и номер 1. Женщины, между тем, меняли блюда. За вечер Леша продегустировал и тушеные с морковью и луком кишки, и жареную на углях баранью голову, и колбасу из конины, и гуляш из жеребятины. Пельмени с молодой телятиной, бешбармак из баранины, заливной язык, брынза и сыр из овечьего молока, лепешки из проса и бурсаки из пшеничной муки, мясо индюка в виде фарша и гусиную шею, нафаршированную печенью того же гуся, с гречкой и луком, – все это непрерывно подставлялось к дорогому гостю в перерывах между длинными тостами. Еле встав из-за стола от неудобного с непривычки сидения на своих ногах и переполненного едой желудка, Алексей нашел бабушку и, захватив с собой охапку подарков, в сопровождении хозяев отправились домой.
На следующее утро Леша встал поздно. В доме тихо и прохладно. По темному коридору саманного дома-крепости, в котором под одной плоской крышей, разделенные толстыми саманными перегородками, находились и баня, и сарай для курей, и гараж, и сам жилой дом, вышел на улицу. Бабушка попросила съездить за водой. Вода во дворе в колодце была непригодна для питья из-за своей высокой солености. Ею поливали огород и, как ни странно, огурцы и помидоры принимали безболезненно соленую и горькую на вкус воду из глубокого колодца. На «Запорожце» Леша съездил на водокачку, залил два молочных бидона воды и уже собирался уезжать, когда обратил внимание на хрупкую девушку с двадцатилитровой пластиковой канистрой воды, которую она собиралась нести в руках:
– Девушка! Вы сама эту канистру потащите?
– Да, а что?
– Давайте, подвезу? Где вы живете?
– Хм. Напротив вашей бабы Стюры!
– Вот как? А как вас зовут?
– Валя. А вас Алексей, я знаю.
– Откуда?
– А я помню, как вы приезжали три года назад. Вы тогда у нас пластинки брали.
– А! Вспомнил! Валя Клювина. Так выросла! Ты совсем уже большая!
– А как же! Десять классов окончила и в училище медицинское поступила в Целинограде.
– Садись, Валя, поедем с ветерком!
По пути Валя рассказала, что она все это время вспоминала его кучеряшки, вспоминала, как вместе слушали пластинки Боярского и Караченцова. Высадив смущенную своими же откровениями девушку, ничего не заметивший Леша принял её приглашение вечером вместе сходить в клуб: была суббота, и в клубе после кино намечались танцы под «живую» музыку местного ВИА.
Пересев с «Запорожца» на велосипед, Леша поехал на Балту-гору. Издали не такая уж и высокая, вблизи она восхищала своим величием и высотой. Поросшие мелкими кустарниками, мхом и травой скалы, глубокие расщелины, длинные уступы. По отчетливо видимой тропе Леша почти за час добрался до вершины. Неописуемое, захватывающее дыхание зрелище открывалось взору с высоты почти трехсот метров. Бескрайняя холмистая степь, гряда синих гор вдалеке на юго-востоке, блюдца озер у подножия горы, беленькие коробочки домов и полоски улиц, виднеющихся в бескрайней дали сел, колышущееся, бескрайнее золотое море пшеничных полей поднятой целины. Помня о скорпионах и змеях, Леша с тропинки не сходил. Постояв с полчаса на вершине Балта-горы с замеревшим сердцем, он неохотно спустился вниз и поехал на велосипеде домой, заскочив по пути на соленое озеро искупаться. Сегодня на него никто уже не нападал. Накупавшись вдоволь, он с интересом обнаружил на плечах кристаллики соли – настолько соленая вода, что, испарившись в лучах солнца, она оставила соль на коже! Уезжать не хотелось — такая умиротворенность, такая первозданная красота, такая тишина. Благодать! А буквально через сто метров в камышах кипит жизнь. Обойдя по берегу пресного озера, на песке Леша обнаружил следы камышового кота. Обрадованно полез в камыши, осторожно раздвигая шелестящие заросли и чуть не влез в стадо диких кабанов, устроивших себе лежку прямо среди озера в примятых зарослях камышей. Резкий запах диких кабанов заставил насторожиться и, приглядевшись, он увидел торчащую из лежки морду-рыло с пятаком, настороженные уши и злые маленькие глазки. Пятясь, Алексей вернулся не без содрогания назад и решил без ружья по озеру больше не лазить. По пути домой заприметил несколько колоний-поселений сурков и решил наловить их себе, чтобы пошить из их шкурок шапку.
Вечером за ужином отпросился у бабушки на танцы в клуб, а двоюродная сестра Лена переодела его на свой вкус: приталенная цветная шелковая рубашка с длинными острыми концами воротника и широкие зеленые штаны. Кроссовки Леша ни за что не захотел снимать. В клуб они пошли втроем: Леша, Валя и Лена. Многие из местных пацанов отнеслись к его появлению настороженно, как это и принято в сельских клубах, однако авторитет сестры Лены сдержал боевой настрой некоторых мальцов. Посмотрели индийскую мелодраму, причем, поразило Лешу то, что абсолютно все во время сеанса щелкали семечки подсолнечника и бросали шелуху прямо в зале под ноги на пол. После киносеанса, потанцевав под музыку ансамбля из трех человек, Валя и Лена потянули Лешу гулять по ночному селу. Небольшая компания, взявшись за руки, гуляла почти до рассвета. Проводив Валю до ее калитки и принимая свой пиджак с ее плеч, Леша приобнял и притянул ее к себе:
– Ты говорила, что научишь меня петли ставить на сурков. Покажешь завтра?
– Конечно. Только не завтра, а уже сегодня. Когда поспишь.
– А ты когда проснешься?
– А я не знаю. Мне сейчас коров доить, потом свиней кормить. Работы много.
– Ни фига себе! А родители?
– Мама работает бригадиром в колхозе, рано уходит на работу, а я старшая дочь. Все хозяйство на мне. Не будет же папа коров доить и молоко сборщику отдавать. Он позавтракает, заведет трактор – видишь, стоит? И на работу уедет до вечера.
– Да, дела! А когда отдыхать?
– Как когда, глупый? Вот, с тобой мы что, работаем? Отдыхаем. То-то же. И днем время есть на отдых.
– Бедненькая, – Леша погладил ее по каштановым волосам. Она поймала его руку, прижала к своей щеке:
– Я все это время вспоминала тебя… Может, я влюбилась в тебя?
Леша аккуратно освободил руку, взял ее за плечо:
– Не надо, Валь. Я уезжаю через неделю. Далеко. Ты же знаешь.
Валя помолчала, глядя ему в глаза, потом опустила голову:
– А мне ничего и не надо. Я мечтала вот так вот с тобой постоять, чтобы… ты меня погладил. И поцеловал. И все. Поцелуешь?
– Конечно! – Леша притянул ее к себе и легонько дотронулся до ее губ.
– Нет, не так. Долго, – прошептала она и сама припала к его губам. Опомнившись, она круто повернулась и убежала домой.
Леша долго ворочался в необъятной перине и уснул лишь тогда, когда загремела на кухне посудой бабушка. Проснувшись, он съездил на велосипеде в магазин, купил бутылку вина и на мехдворе колхоза за эту бутылку ему сделали десять петель из стальных тросиков. К каждой петле он с обратной стороны привязал палку, которая поперек не пролезет в сурковую нору. Так ему сегодня рассказывала Валя. Положив петли в мешок, на велосипеде он уехал в степь, где накануне приметил две больших колонии сурков. Подъехав к норам и понаблюдав вдоволь за пасущимися сурками, он расставил внутри нор по стенкам петли, забрался на сопку и стал ждать. Вскоре сурки вылезли из нор, однако, ни один из них почему-то не влез в петлю. Леша, осторожно подошел к норам, распугав сурков: все петли были сброшены со стенок почти вертикальных нор. Установив петли по-новой, он опять затаился в засаде. История повторилась, сурки не попадались. В третий раз Леша выскочил из засады и с криком бросился к норам. Сработало! Сразу в трех норах послышался визг пойманных в петли зверьков.
Домой Леша приехал уже на закате. В гараже снял шкурки, прибил их гвоздиком к глиняной стенке гаража мездрой наружу, а мясо пяти сурков помыл в соленой колодезной воде и в ведре принес в дом.
– Баб Стюра! Вот, мясо. Приготовите?
– Ой-бай, Леша! Что это за собаки?
– Это сурки, бабушка. Я их сам наловил.
– Внучек, сурков не кушают. Надо закопать это мясо.
– Бабушка, я хочу попробовать. Жир пахучий я отдельно собрал, завтра перетоплю – лекарство будет вам. А мясо надо приготовить. Стушите мне картошки с укропом и лавровым листом. Как положено.
– Ну ладно, Леша, поищу кастрюльку отдельную для этой гадости. Как ты это кушать будешь, не знаю… – бабушка забрала ведро с мясом и, ворча, ушла.
Леша умылся, поел, пошел в гараж ковыряться с машиной деда – раритетной «божьей коровкой». Вечером, поливая огород, он услышал ароматный запах тушеного мяса. Бабушка нашла где-то старый керогаз и на нем на улице тушила картошку с мясом сурков. Пришел мамин брат – дядя Ваня, с другом. Принес бутылку самогона и, усталый после работы, разлегся на траве у дома:
– Мама, – обратился дядя Ваня к бабушке, – ты чего на улице стряпаешь? Может, мы и стол вынесем?
Бабушка промолчала, тем временем Леша разложил картошку с мясом по тарелкам, расстелил покрывало на траве и на нем устроил импровизированный стол. Бабушка молча принесла хлеб, овощи и стаканы, а затем, качая головой, удалилась в дом. Бутылка закончилась за разговорами незаметно. Кастрюлька тоже опустела. Удивленная бабушка собрала посуду и проворчала:
– Вот дожились! Сурчатиной закусывают. Алкоголики!
– Мам, ты че?! – Насторожился дядя Ваня.
– Че-че! Лешка-то сурков нынче принес и заказал мне стушить. Он – молодой, несмышленыш. А вы?
Дядя Ваня сначала испугано оглянулся на разостланное покрывало, потом заржал на всю улицу:
– Ну, блин, Фомины! Ну, бульбаши[8]! Его отец нас однажды вороной накормил на рыбалке вместо утки, а и этот не далеко ушел! Охо-хо! – весело кричал дядя Ваня, глядя то на бабу Стюру, то на Лешу, то на друга Петю. Тут и бабушка засмеялась:
– Знаешь, Лешка, когда твой папа приехал сюда из Белоруссии целину осваивать, он с первой зарплаты купил гармошку. А со второй – ружье. Был он тут первый парень на деревне: кучерявый, черный, как смоль, с гармоникой! Не пил, не курил, по две нормы за день на тракторе делал, а вечером к нам прибегал – за твоей мамкой ухаживал. А брат мамкин, дядя Ваня, все посмеивался: когда, мол, дичью угостишь? Вот, пошли они на рыбалку, а твой папка обещал утку сбить, да вместо утки ворону убил. Ощипал, опалил и бросил в котелок, пока рыбаки карасей ловили. Пришли рыбаки, наварили уху с «уткой», выпили здорово, а потом и перья в канаве нашли с головой и крыльями. Все что съели – все выплеснули. Да и отцу твоему месяц дорога к нашему дому была заказана… Дядя Ваня обещал ему шею скрутить, как той вороне! – все посмеялись, а дядя Ваня выпросил у бабы Стюры тушку сурка из холодильника и понес домой учить жену готовить плов из сурка.
Каждое утро Леша выезжал в степь за сурками. С ним увязалась ездить и Валя. Расставив петли, они подолгу лежали в траве, смотрели на плывущие облака, и Валя рассказывала, что вот так она мечтала через облака передать ему привет и ее мысли, когда облака плыли на северо-запад, туда, где, по ее мнению, жил Леша. Алексей смеялся:
– А че, ты письмо не написала-то?
– А разве девушка может первая парню признаться?
– Ох ты, дуреха! Какой же я тогда парень был? После седьмого класса-то?
– Леш, а че «чокаешь», – сердито прервала его Валя, – говори лучше по-своему. Мне так нравится, как ты интересно «штокаешь».
– Валя, а мне нравится, как вы тут тянете слова. И все мне нравится. Только… хм…
– Что, Леша? Говори!
– Только соскучился я по деревьям, по лесу, по низкому небу, по вкусной воде…
Валя молча слушала, потом вздохнула:
– Наверное, ты не чувствуешь здесь своей Родины.
– Это сложно, Валя, – после долгого молчания тихо сказал Леша. – Когда я приехал сюда, я был в восторге от необъятности степи, от сопок, от курганов и захоронений на сопках в дикой степи. От орланов в небе, от писка сурков, от Балта-горы. От вашего гостеприимства. И я почувствовал себя здесь своим, а не чужим. Но… Как бы это тебе сказать, Валя. Я же там с годика отроду! Так что здесь я больше гость, чем хозяин.
– А ты поступил в институт?
– Почти…
– Как это?
– Ну, заочно, вроде, поступил. Жду вызова на установочную сессию.
– А там, в Кирове, тебе понравилось?
– Там? Там, как здесь. Интересно. И своя красота. Это, как с новым знакомым, с новой девушкой.
– Хм… А у тебя было много девушек?
– Валя! Ну что за вопросы! Не было у меня никого.
– Врешь ты все. Вон как целуешься, аж дух захватывает! Умеешь… А говоришь, не было…
– А у тебя? У тебя есть парень?
– Нет, Леша. У нас не принято целоваться, пока не ясно, что скоро свадьба. Так – гуляем, провожаем. А с тобой так хорошо, как… – и она замолчала.
– Как что, Валя?
– Как с родным и близким.
– Та-ак! Мать! – Леша взял ее за руку, – давай сменим тему?
– Мать… Мне так нравится, когда ты меня так называешь. Сначала я была в шоке, – Валя засмеялась, – я подумала, что ты угадал мои самые тайные мысли. А потом я поняла, что это ты так просто называешь. И мне опять стало смешно. И грустно…
– Не грусти, Валя. Знаешь, а я в Кирове видел настоящего якута-шамана. И он нам нагадал.
– Ого! И что же?
– Что я в армию пойду. Так вот.
– В армию? А мне напишешь из армии? Я просила у бабы Стюры твой адрес, она не дала. Сказала, что я маленькая еще и пообещала мамке моей рассказать. А я так хотела тебе написать!
– Адрес? Напишу, конечно. Но, когда приеду сюда, я не знаю, Валя. Возможно, очень нескоро. Понимаешь ты, дуреха?
– А мне все равно! Не думай ничего лишнего. Слушай, давай сегодня вечером погуляем в степи?
– Давай.
– Встречаемся за селом в десять вечера, хорошо?
В этот вечер Леша удрал из гостей у своей крестной и в темноте оказался за селом у разрушенного саманного склада. Отсюда через глубокий каньон пересохшего за лето узенького устья знаменитой речки Ишим был натянут канатный висячий мост. На нем его ожидала Валя. Хмельной с застолья, он подошел к ней, обнял и, прижав к себе, стал целовать. Она доверчиво приняла его ласку, ответила крепким объятием за шею тонкими руками. Внизу под мостом журчала речушка, которой далеко ниже по течению предстоит стать могучей полноводной рекой. А пока – это только неширокий ручей, прозрачный холодный источник, со звонким переливом катящийся по камешкам. Высоко в небе мигают далекие звезды и августовским звездным дождем осыпаются на Землю. Загадывай желание, сколько хочешь, только успевай! Валя за руку повела Лешу по мостику на противоположный берег. Там они взобрались на большой скирд соломы – поближе к звездам, поближе к метеоритам. И их желание, самое тайное, самое сокровенное, самое смелое и самое первое у обоих… сбылось. В эту ночь они так и не уснули…
Проснувшись утром, и, чтобы поскорее смыться расспросов бабушки, Леша, захватив ружье, уехал на озера. Первым делом искупался в соленом озере, потом, обсохнув, полез в камыши пресного озера и понял, почему местные жители называют его «Кочкарка». От сухого берега, заваленного тростником, вглубь зарослей стояли, как столбы, высокие кочки. Как понял Леша, весной после таяния снегов воды больше в озере, чем теперь. За лето озеро пересыхает, вода уходит, а кочки остаются там, где и были. И вот он идет по грязи, кишащей улитками и головастиками, среди кочек, как среди деревьев. А крадется он к плёсу, упрятанному впереди в камышах. Тихое кряканье, хлопанье крыльев, мягкий гогот выдают наличие там диких птиц. И точно! Раздвинув камыши, Леша изумленно уставился на плёс: и гуси, и утки, и серо-грязно-белые подросшие птенцы лебедей, и курочки, и кулики. Тьма птиц беззаботно плескалась, кормилась, грелась на водной глади плёса. Сделав несколько шагов по колено в грязи, Леша потерял равновесие, схватился за камыши, но было поздно. Сигнал тревоги сработал мгновенно. Сотни птиц в одно мгновение понеслись по водной глади, налетая друг на друга. Леша вскинул ружье и дуплетом произвел два выстрела по гусям. Три гуся упали на воду замертво. Еще двое подранками закувыркались по воде. Быстро перезарядив ружье, он двумя выстрелами добил подранков. За птицами пришлось плыть. Бездонный слой грязи под ногами не вызывал доверия, поэтому Алексей повесил ружье и одежду на связку камышей, лег на воду и поплыл, стараясь держать тело горизонтально относительно поверхности воды. Гуси оказались тяжелыми, плавать пришлось по очереди за всеми пятью птицами. Выбравшись на сушу с птицами, ружьем и одеждой в руках, он перешел к соленому озеру. Вымылся, оторвав от ног трех присосавшихся пиявок. В это же время, случайно обернувшись, он увидел чудо. В степи, где-то не очень, кажется, далеко, в мареве плещется… огромное озеро! Леша отчетливо видит водную поверхность, птиц на ней. Берега, воду опоясывают заросли камыша. И камыш, кое-где с черными кочерыжками соцветий, тоже виден отчетливо, как в бинокль. «Мираж», – догадался Алексей, протерев глаза. Вот уж повезло, вот уж подфартило! Жалко, что нет фотоаппарата. Он быстро оделся, вскочил на велосипед и помчался по накатанной, как бетонной, дороге в сторону миража, предварительно спрятав в камышах ружье и гусей. Проехав километр, взобрался на сопку – мираж не исчез! Не отдалился, но и не приблизился. Отдышавшись, Леша вернулся назад, упаковал в мешок трофеи и поехал домой делать чучело. Точнее, не чучело, а тушку. У него уже была засолена шкура орлана-белохвоста, которого таскали по улице мертвого мальчишки-казачата, атая, череп с рогами сайгака, панцирь черепахи и крыло лебедя-шипуна, найденное на печи в доме у одного из родственников. Бабушка возмущённо косилась на трофеи, ведь в Лешином чемодане лежало еще с десяток книг и десять шкурок сурка. А тетки, крестные, дядя Аманжол, соседи нанесли еще подарков: кто банку компота из ранеток, кто сушеных шампиньонов, кто сухой колбасы и сухого мяса, кто овчины на тулуп, кто шерстяных носков из верблюжьей шерсти. Рубашки, майки, подарки родителям – все это Леша согласился везти только в одном чемодане, категорически отказавшись поменять его на баул. В конце концов, бабушка пошла на хитрость: купили ему большой китайский рюкзак. Леша аж засветился от счастья – такого рюкзака у него не было. Настоящий туристский рюкзак объемом не менее восьмидесяти литров! Не подозревал он до поры до времени, что именно этот рюкзак будет заполнен подарками, кроме чемодана, с чем ему впоследствии пришлось безропотно смириться.
День отъезда неумолимо настал. Билеты давно куплены, подарки упакованы. Утешало то, что самолет из Целинограда летит до Минска, а там – рукой подать до дома. Не надо будет тащиться по Москве с таким багажом. И снова гости, гости, гости…Леша беспокойно смотрит в окно – Вали не видно. Он ее не видел уже два дня после той ночи под падающими звездами на берегу Ишима.
– Иди в гараж, Леша-баловник, тебя ждут. И смотрите мне! – бабушка Стюра ворчливо хлопнула Лешу ладошкой по спине.
В гараже, всегда открытом, его ждала Валя. Губы поджаты, глаза воспалены, заплаканы, под глазами тени. Лишь только Леша вошел, она нежно и крепко обняла его и прижалась щекой к его лицу:
– Ты, Леша, не думай плохо обо мне, ладно? Не будешь? Обещаешь?
– Ты чего, мать?
– Молчи. Молчи. Я мечтала тебя встретить, я мечтала, чтобы облака передали тебе об этом. И они меня услышали… Я мечтала о тебе как о мужчине. Ты и есть мой мужчина! Я знаю. Мы больше никогда не встретимся, но я всю жизнь буду тебя помнить. И… любить. И даже если выйду замуж, я буду думать, что это… ты. Прощай… – она расцеловала его, расплакалась и убежала. А он остался стоять, ошарашенный, с солью ее слез на своих губах, такой же соленой и горькой, как вода в соленом озере у Балта-горы.
***
Конец августа выдался солнечным, безветренным, с густыми утренними туманами. Из огородов яркими насыщенными ароматами разносятся запахи переспелых огурцов, слив-паданок, яблок, груш, пряного тмина. Скворцы, собравшись в большие стаи, весело щебеча-переговариваясь, черными облаками носятся над лугом. Уже улетели аисты и ласточки. Уже давно «на крыле» дикие утки. Уже заканчивается гон у косуль. Кое-где покрылись багрянцем листочки осин, покраснели ягоды рябины и калины. Матовыми, иссиня-чёрными гроздьями висят в колючих кустах пупырышки ежевики. Опустели поля, по второму укосу скошена трава на лугах. И только стайками попрятались в луговой траве бекасы, дупеля, задержавшиеся коростели. Вот-вот улетят чибисы, галдящие в пойменных лугах и на скошенных полях. Отъевшиеся и разжиревшие на молочном овсе и пшенице утки с наступлением темноты покидают плёсы и по привычке летят на сжатые поля, находя там и зеленую траву, и остатки просыпавшегося зерна. Бобры, не дожидаясь осенних дождей, по полуиссохшим каналам тащат к хаткам и норам голье ивняка, осинника. Надежно и сытно будет им зимой в свих убежищах. Лисята давно уже покидают свои норы и вместе с родителями всю ночь проводят в поисках пропитания. Но к утру вновь и вновь возвращаются в надежное свое убежище… Приближается тихо, незаметно, медленно меняя краски и запахи, волнующая, грустная, тихая осень…
Уже месяц каждую ночь волчица водит своих волчат на охоту, удаляясь от логова все дальше и дальше, но непременно возвращаясь к утру на свой остров. Пятеро щенят за это время заметно подросли. Из черных пушистых комочков они превратились в серых широколобых, на крепких ногах хищников. Молока уже не было, но обилие ягод и грибов и добываемое хоть и не так часто матерью мясо спасало от голода вечно голодных растущих щенков. В каждый свой выход волчата учились чему-то новому. Они научились отличать хромающую, судорожно машущую крыльями самку рябчика от ее птенцов, тихо в это время прячущихся в траве. Они знали, что вкусно пахнущий ежик несъедобен. Они знали, что стадо диких кабанов не боится их мамки, а все другие звери шарахаются от нее, едва заслышав их запах или увидев на тропе их семью. Волчата, обучаемые одной матерью, тем не менее, уже знали, как одним укусом перекусить позвоночник зайцу, как поймать тетеревенка или глухаренка, как подкрадываться к добыче под ветер, как подавать сигналы голосом-воем. Они уже знали тропки-дорожки на водопой, на скотомогильники, где можно полакомиться вкусно пахнущим протухшим мясом. Волчица научила волчат обходить все, что издает запах человека: проволоку, следы, газеты, потерянные или разбросанные человеком вещи. Волчата, притаившись по команде матери, наблюдали за людьми с корзинками, бродящими рано утром по лесу в поисках абсолютно невкусных грибов, в то время как полезные, хоть и горькие, высокие с серыми шляпками в белую крапинку грибы они сбивали ногами и не брали. Волчата, правда, не различали цвет: красные в крапинку мухоморы им казались светло-серыми. А деревья – черными. Несколько раз волчица уводила волчат к стаду молодых телят, загоняемых на ночь в загон из жердей по берегу реки. Безумно вкусно пахло от них! Абсолютно слабые и беззащитные, как казалось волчатам, они, почуяв запах волков, метались в загоне, сбиваясь в кучки и громко мыча. Волчата, по команде матери залегавшие в высокой траве, видели и людей, выбегавшись из своего жилища и размахивающих руками, что-то кричавших в ночь. Волчата не боялись их, потому что их не боялась мать. А она – главный авторитет в этом мире. Волчата видели, что мать вжималась в траву и внимательно следила за людьми и за телятами. Они повторяли все за матерью, но не понимали, почему она не нападает. Дрожали от азарта и голода, глотали судорожно слюну, но терпели.
В эту ночь волчица снова привела волчат к телятам. Подошли осторожно к загородке. Телята, почуяв волков, повскакивали с мест и бросились в противоположный угол загона. Но люди из палатки не вышли. Волчица, внимательно следившая за палаткой, знала, что есть такие дни, когда люди так крепко спят и не реагируют на шум телят. Она обежала стан по кругу – телята шарахнулись в другую сторону. Из палатки сквозь топот и мычание телят слышался храп. И волчица решилась. Она проскользнула между жердями изгороди и бросилась к ближайшему теленку. Возбужденные волчата немедленно кинулись вслед за матерью. Волчица видела, что ближайшему к ней теленку некуда деваться. Тот пытался броситься в гущу стада, но телята, собравшись в тесный круг, не пропустили метнувшегося к ним теленка, а волчица в это время уже прыгнула. От удара передними лапами волчицы в бок теленок упал, а волчица тут же вцепилась мертвой хваткой ему в шею, мгновенно перекусив шкуру и мышцы. Кровь брызнула сквозь сжатые челюсти. Теленок захрипел, забился в агонии, ударяя копытами рвущих его плоть волчат. Оставив теленка, волчица опять бросилась в стадо. Теперь она сходу вцепилась в живот ближайшего к ней теленка в районе паха. Теленок бросился прочь. Затрещала шкура, и через несколько метров теленок упал с распоротым животом и вывалившимися внутренностями. Двое волчат, бросившиеся на мощь матери, сразу же стали жадно хватать теплые парящиеся внутренности, жир. Сколоченная из жердей изгородь затрещала и рухнула под напором сотен обезумевших животных. В полной темноте бросились они на луг. В ночь – подальше от волков и запаха крови. Волчица бросила еще живого второго теленка и метнулась за стадом. Только один из волчат последовал за матерью. Она настигла мечущегося теленка и с разбега запрыгнула ему на холку, впилась зубами в шею. Теленок зашатался под тяжестью волчицы и резкой боли, пронзившей тело. Тем временем волчонок перекусил сухожилия задней ноги теленка, и тот рухнул в траву вместе с волчицей. Продолжая сжимать шею челюстями, волчица добралась до отростков позвонков. Еще усилие – теленок захрипел и завалился с перекушенными шейными позвонками. Волчица оглянулась. Двое волчат терзали первого теленка в загоне, еще двое – второго. Пятый щенок, урча и скалясь, грыз горло поверженному третьему теленку.
С рассветом, проснувшиеся и чумные с похмелья, пастухи обнаружили, что стадо исчезло, а в загоне и за изломанными жердями загородки валяются три истерзанных волками туши телят. А в это время семья волков, с раздутыми от обилия пищи животами, уютно разлеглась на песке у норы-логова. Волчица, напившись пахнущей грязью воды из лужи, обошла волчат, лизнув каждого за хорошее поведение и выучку на славной охоте, устало легла на песок. В этом сезоне это была первая такая удачная охота и такой сытый пир. Щенята подросли. Подросли ей в помощь, ей на радость, ей на гордость и защиту. И волчица знала – ее стая жива и будет жить. А тот ее волчонок, что не бросил мать в разгар охоты ради жирного куска – будет со временем вожаком.
***
Алексей поехал дальше через лес домой. Заехал на Маяк, заглушил трактор, покурил. Конец апреля. Волчица уже готовит логово. Но где же делась пара волков, которых он видел месяц назад? Этот вопрос не давал Леше покоя. Волки пришли сюда весной. Пара. Здесь местных волков нет. Зверя много. Значит, сто процентов, они должны остаться. Но за это время, как ни всматривался, ни одного следа так и не увидел ни на гравийке после дождя, ни на свежепрорытых противопожарных разрезах, ни на скотомогильнике. Сколько и где не выл – тишина. Отогнав трактор подальше по дороге и захватив ружье, вернулся на Маяк. Скоро полночь. Волчица «тяжелая», отсиживается в логове, скорее всего. А волк должен быть на охоте и не возле логова, а где-нибудь подальше. И волк должен защищать свою территорию. Волк не может не ответить на вой чужака, волк не может не прибежать на «разборки» с чужим пришельцем на уже занятую им территорию. Леша вставил в оба ствола патроны, снаряженные картечью, проверил, мигнув лучом в лес, подствольную лампу-фару. Все работало исправно. Ветер? Ветер поднимается из прохладного болота к теплому лесу – а это то, что нужно. В лесу трактор начадил. В болото он не спускался. Отойдя на возвышенность, Леша набрал в легкие побольше воздуха, задержал дыхание и, пригнувшись к земле, медленно выпрямляясь, в сложенные ладошки завыл: «У-у-о-о-о-а–а-о-о-о-у-у». Постояв, послушав, завыл еще раз. Еще длиннее секунд на десять… В Бобовках затрещали кусты – это стоящие где-то недалеко лоси шарахнулись вглубь болота от ужасного тоскливого воя. С озера с шумом поднялись утки; лишь темпераментная кряква раз-пораз громко призывает улетевшего селезня. Над Микитовой поляной заканчивают тягу последние на сегодня пары вальдшнепов. Ворчливо, со скрежетом, прокричали и стихли дрозды. Спрятавшись за куст лещины, уже покрывшейся зеленью широкой, мягкой листвы, Леша ждал. Прошло полчаса, и в лесу послышалось какое-то шевеление. Напряжение достигло предела: Леша, почти не дыша, всматривается в противоположный край поляны, где уже явно и отчётливо был слышен шорох. Палец — на спусковом крючке, левая рука, держащая цевье, готова в любую долю секунды вскинуть стволы и нажать на кнопку фонаря. Еще секунду, еще полсекунды…
***
Топот позади он услышал одновременно с тяжелым дыханием. Вскочив, он увидел бегущие на него в темноте тени диких кабанов. Оглянувшись и не заметив ружья, он попробовал закричать, но голос пропал. Свист замахал руками на несущегося прыжками прямо на него огромного секача. Развернувшись и бросившись убегать, он не мог увидеть, как секач подвернул в его сторону и в очередном прыжке ударил-поддел его со страшной силой мощным рылом с острыми клыками. Удар пришелся между ног убегающего браконьера. Распоров клыками обе ягодицы и повредив мощным рылом копчик и все, что было в этом районе, секач не стал добивать улетевшую метров на пять жертву. Оглянувшись на убитого окровавленного подсвинка и учуяв запах его крови, он бросился напрямую от ужаса, устроенного людьми на этом поле, через все поле в лес, в спасительный лес. Но хоть одному он успел отомстить за своих собратьев. Кровь человека еще не стекла с его клыков, а вопли орущего браконьера теперь уже отражались эхом где-то позади. Секач снова остановился, продышался. И только убедившись, что опередившие его другие кабаны благополучно достигли леса, бросился, ухая и рыча, за ними…
Дрот, не найдя хорошего для засидки дерева, уселся на старую поваленную ветром елку, спрятавшись за двухметровый вывороченный с землей корень. Затаившись, он выбрал сектор стрельбы. Если дикие кабаны будут идти из болота на поле, они будут идти осторожно, по логу в густой крапиве и траве. Поэтому, позиция сверху очень даже пригодится. А если будут бежать или идти с поля, то, скорее всего, срежут угол и пройдут метров сорок по заболоченному лугу, как в тире. Позиция – что надо! Толик тихо присел, закрыв глаза, задремал. Тихий шелест заставил вздрогнуть. Буквально в десяти-пятнадцати шагах от него из кустов на него смотрит рысь. Спокойно смотрит, не шевелится. Толик даже сначала не поверил своим глазам. Ружье стоит сбоку. Если прыгнет, снять с предохранителя и выстрелить еще можно успеть. Нож в чехле на поясе. Можно успеть. Толик осторожно протянул руку к поясу, расстегнул заклепку тренчика. Рысь оскалила клыки и вдруг бесшумно исчезла. Ни шороха, ни треска – словно приведение. Толик снял шапку с бумбончиком, вытер пот со лба.
– Ах, сволочь! Ах, котяра, напугал, сука! – тихо матерясь, достал ружье, снял с предохранителя и затаился. Но рысь больше не появилась, а в низине, между тем, уже сгустились сумерки… Выстрел! «Ага. Колян!» – отметил Дрот, напрягая слух и зрение, стоя на толстом стволе и внимательно присматриваясь и прислушиваясь к звукам на поле. Он понял, что кабаны пришли на поле из леса, и Ермила, пропустив их на поле, одним выстрелом положил кабана, а остальных погнал в лог к нему. Три выстрела Свиста и визг дикого поросенка подтвердили его догадку. Вскоре сопение и топот копыт стада диких кабанов донеслись и до него. Кабаны бежали не логом, а напрямую. «Далековато» – подумал Толик, выцеливая огромного секача, несущегося по траве в болото. Выбрав упреждение, нажал на спусковой крючок и лишь в последние доли секунды успел заметить, что кабан рванулся через какое-то препятствие. Но выстрел предотвратить было уже невозможно: в свете вспышки заметил, что кабан перевернулся через голову и, подскочив, бросился назад, на поле. В это же время его заслонили заметавшиеся другие дикие кабаны, и Толик его потерял. Ничего не оставалось, как послать пулю в другого кабана. Тот, подпрыгнув, упал и больше не поднялся. Толик, перезарядив ружье, бросился к нему и, бьющемуся в агонии, перерезал горло. Часть кабанов ушла в болото, другая часть, вместе с его подранком, вернулась после выстрелов опять на поле к Свисту и Ермиле. Возможно, им удастся добить его подранка. Пуля попала где-то по холке, выше, чем он целился, от того кабан и перевернулся. Если бы в живот, то он бы так быстро не развернулся и не исчез, а если по позвоночнику, то сел бы на месте. Светя фонариком, Толик облазил высокую траву, прошел вверх на поле, но ничего подозрительного не попадалось. И в это самое время душераздирающий крик раздался где-то на поле. Прислушавшись, Дрот понял, что это орет Свист и, значит, что-то произошло. А то, что произошло нечто ужасное, они с Ермилой поняли, когда прибежали на крики и стоны друга. Свист, скорчившись и зажав руки между ног, лежал во ржи и охрипшим голосом скулил.
***
…Уйдя из организованной людьми облавы, задрав и съев охотничью собаку, пара волков долго петляла по лесу, опасаясь погони. Снега в лесу еще было достаточно, и волки большей частью выбирали открытые участки, где снег подтаял. По вырубкам, по пойменному лугу волчица, сокращая круги, приближалась к конечной точке своего побега и стаи – к маленькому острову среди заболоченной поймы большой реки. Но в этом году на остров пришлось идти по воде и кое-где даже переплывать низкие лога, затопленные весенним паводком. По пути волчица посетила свое старое заброшенное логово. В нем поселилась семья лис. Волчица еще издалека почувствовала неприятный запах лисиц, а подойдя ближе, услышала, что лисы засели прямо в норе. Не столько от того, что ей нужно было это логово, сколько от ярости на такую наглость, волчица сморщила нос, показала клыки. Волчонок все понял: он мгновенно, не раздумывая, бросился в нору логова. Послышалось злобное рычание лис, потом визг и хрип. Внезапный шорох заставил волчицу насторожиться и подойти к запасному выходу из логова, устроенному лисами – и вовремя. Из норы показалась лисья голова. Волчица тут же бросилась и схватила лису за шею. Хрустнули позвонки, лисица захрипела, забилась. Волчица вытянула мертвое тело и брезгливо бросила возле норы. В это время из главного лаза в логово показался хвост и зад ее волчонка. Он вытянул измусоленную, окровавленную вторую, еще живую, лисицу. Волчица зарычала, и волчонок бросил жертву. Не вылинявшая еще, облезлая лиса ползком отползла в сторону, а потом, хромая и спотыкаясь, бросилась убегать. Волк было собрался догнать ее, но волчица не пустила его, преградив путь и злобно рыкнув. Поджав хвост, волчонок отошел в сторону и стал зализывать раны от укусов лис.
Волчица направилась вглубь острова, окруженного со всех сторон водой. То и дело им попадались испуганные зайцы, косули, отрезанные от леса водой. Голодный волчонок несколько раз пытался броситься вдогонку, но всякий раз его грозно останавливала волчица-мать. В конце концов, им пришлось снова спуститься в воду и почти по брюхо в воде идти к другому острову, видневшемуся вдалеке на фоне разлива. И только прибыв на второй остров, обследовав свое пустое логово, волчица разрешила волчонку поохотиться. Тот сразу исчез. А волчица, забравшись в логово, устроенное под огромным вывороченным корнем упавшей ели, лапами выскребла наружу прошлогоднюю траву, куски обгрызенных палок, корней – игрушек, которыми ее прошлогодние волчата тренировали свои челюсти. Стащив весь мусор вниз от входа в логово, волчица зубами стала рвать вереск, мох, папоротник, осоку и таскать их в нору. Скоро примчался довольный волчонок. По запаху и по остаткам на морде волчица поняла, что волчонок лакомился яйцами в многочисленных кладках птиц на остров и его окраинах. Он приглашал волчицу на охоту, но она прогнала его, занятая обустройством логова. Уже глубокой ночью вернулся усталый, но сытый и толстый волчонок. Он положил у входа в логово тетерева, а сам отошел в сторону и лег на прошлогоднюю подстилку их логова. Взяв зубами изгрызенную палку, которая почему-то показалась такой знакомой, он сжал челюсти – палка треснула в двух местах. Волчонок выплюнул щепки, свернулся клубком и счастливо уснул – дома! Волчица, измотанная долгим переходом и готовая вот-вот ощениться, выползла из логова, съела тетерева целиком, прямо с перьями. Полакав воды из находившегося рядом болотца, она подошла к волчонку, крепко спящему на его родной прошлогодней подстилке, благодарно лизнула языком в его черный холодный нос. Волк-сын открыл глаза, приложил уши — он догадался, что это благодарность ему от матери и с сегодняшнего дня ему, взрослому, разрешается заботиться о ней. Волчица вздохнула, потянула носом – здесь никогда не бывает людей, здесь ее надежное логово, а вода, хоть и спадет паводок, пол-лета является серьезным препятствием, чтобы сюда не заходили люди. А на охоту они будут ходить на соседний остров, в болото и в большой лес, когда подрастут волчата. Несколько раз до этого доносившийся непонятный и подозрительный вой настораживал волчицу. Она категорически не хотела ни отзываться, ни бежать прогонять чужака. Она понимала: не зная местности, ни один волк не полезет в воду и не придет сюда. Здесь они в полной безопасности. А если и придет к середине лета чужак, она со своей стаей сможет дать отпор любому пришельцу, позарившемуся на ее территорию, даже ее Матерому. А до середины лета сюда никто не придет, кроме птиц и лосей. Зато на островах много разнообразной пищи: ягод, грибов, лягушек, улиток, ежей, зайцев и зайчат, яиц птиц, ящериц, ужей. В остающихся после разлива и высыхающих летом канавах, лужах, плесах остается много рыбы, умирающей за лето от недостатка кислорода и почти целый месяц являющейся одним из главных кормов для волков, лисиц, енотовидных собак и птиц. Волчицу научила мать, а она своих детей – раскапывать в грязи вкуснейших вьюнов. Жирные, толстые, они пищат, извиваются прямо в зубах. Десяток таких вьюнов – и не надо никуда идти на охоту. В пойме реки много бобровых хаток. Молодые бобры не могут дать достойного отпора волкам, хоть и фыркают, бросаются, щелкая резцами, но волки более верткие, и у бобров, особенно молодых, практически нет шансов на суше остаться в живых при встрече с голодными волками. Уже через неделю волчонок перестал бояться воды и на охоту стал уходить на большой остров, все чаще поглядывая на большой лес за разливом. Живность на маленьком острове он оставлял для матери, которой с каждым днем было все тяжелее ходить на охоту. Сегодня волчонок уже уловил такой родной и знакомый запах материнского молока, исходящий от облезлой в линьке его матери. На охоту он уходил все дальше и на дольше, не забывая при этом принести для матери с охоты то птицу, то ондатру, то просто отрыгивал перед ней часть содержимого из своего желудка, если удавалось поймать пугливую косулю или отбить от стада, живущего на большом острове, маленького полосатого поросенка.
Во время одной из таких охот две огромные свиноматки погнались за волчонком, прижали его к воде, и ему ничего не оставалось делать, как, спасаясь, броситься в воду и прыжками по воде, доходящей ему до живота, устремиться к большому лесу. Отбежав от острова, он оглянулся: свиньи, угрюмо хрюкая и щелкая клыками, поджидали его на берегу. Пришлось перебираться по воде к по большому лесу. Выбравшись на сушу, волчонок отряхнулся, осмотрелся. Наверху прогрохотал невидимый трактор. Волк замер. Шум двигателя снова появился. Прижавшись к земле, волк слышал, что шум исчез где-то в лесу – опасность миновала. Он осторожно пошел по тропинке между лесом и болотом. Ночь. На озере крякают утки – можно будет на обратном пути попробовать осторожно подкрасться и поймать для матери вкусный завтрак, ведь вернется он только под утро, а мать уже второй день лежит в логове. Поймав несколько мышей, волчонок, поднявшись наверх, стал углубляться в лес. Вдруг ночной лес потряс вой волка. Волчонок сразу узнал его. Это выл Матерый, вожак их стаи, откуда они почему-то ушли. Волчонок затаился, прислушался. Гарь от проехавшего недавно трактора не давала возможности поймать запах. И он стал обегать по кругу место, откуда слышался вой. Вой повторился, и волчонок, не замкнув круг, не поймав ветер, бросился на вой: Матерый выл совсем рядом. Вот обрадуется мать, когда он приведет всю стаю на остров! Но почему молчат остальные? Волчонок мчался со всех ног. Вот уже просвечивается впереди поляна, за ней сквозь деревья видно звездное небо. Что-то зашевелилось недалеко сбоку. Волчонок остановился, часто дыша, сделал несколько шагов к опушке поляны. Шорох сбоку повторился… Яркий луч света, неожиданно вспыхнувший впереди, шокировал и ослепил волка. Он замер, испуганно поджав хвост и с ужасом глядя на огромный слепящий глаз неведомого зверя.
Алексей точно знал, что на опушке не менее двух волков: он уже слышал и их дыхание. Секунда, полсекунды…Палец нажал кнопку включения фары, кисть подкинула стволы, приклад уперся в плечо. На земле мелькнула черная тень. Чуть не нажав на спусковой крючок, чертыхнулся – ежик!
Несколько секунд фара освещала копошащегося в корнях ежика. Напряжение спало, Леша уже хотел потушить фару, когда услышал шорох справа. Повернул стволы и заматерился. Свет выхватил серый зад и хвост волка. Не целясь, нажал на спусковой крючок. Вспышка ослепила на несколько секунд. Попал – не попал? Перезарядив патрон правого ствола и выбросив гильзу по привычке в траву, осторожно, с включенным светом, пошел в лес. И вдруг услышал разносящееся эхо волчьего воя: коротко, еще раз коротко… Это волчица дала сигнал тревоги, но откуда? В лесу эхо не дало возможности определить направление. Леша выскочил на поляну. Тишина. Опять вернулся в лес. Пусто. Придется завтра, то есть сегодня с утра приехать, поискать кровь, а заодно и следы, откуда пришел волк. Алексей посидел еще полчаса, выкурил две сигареты. Где-то далеко за болотом, на разливе, кричат кулики. Лес потрескивает, шелестит, шумит изредка кронами под мигающими звездами. Тепло в лесу – наступает май. Скоро запоют соловьи, «загудят» на озерах выпи, затрещат на лугах коростели. Раздосадовано растоптав окурок, кинул ружье на плечо и пошел, опустив голову, к трактору. Надо ехать домой. Ан нет — решил перекемарить до утра в лесу, в теплой кабине, чтобы не гонять за десять километров. В рюкзаке отыскал кусок сала и горбушку черного хлеба. Перекусил, запив травяным чаем из термоса. Поставил трактор так, чтобы была видна целиком широкая лесная дорога и, не разряжая оружия, примостился полулежа спать, изредка ногой включая переключатель света: вдруг на дороге что-нибудь высветится.
Проснулся от постороннего шума. Осторожно поднял голову и сонно заулыбался: буквально в пятидесяти метрах от трактора дорогу переходит стадо кабанов. Уже и птицы поют. Проспал! Дождавшись, когда, замыкая вереницу диких кабанов, дорогу перебегут маленькие поросята вслед за черной вылинявшей своей мамкой, завел трактор, включил самодельную печку. Часы показывали шесть утра. Медленно, разглядывая впереди себя песчаную дорогу, подъехал к Маяку. Полчаса обследовал место ночного выстрела. Ничего. Ни следов волка, ни крови, ни шерсти – промазал. Спустившись и побродив по тропинке между большим лесом и болотом, обнаружил-таки следы волка. Волк, выйдя ночью из болота, отряхнулся, видимо, и отметил местность мочевой точкой, исцарапав после этого мох. Так всегда волки метят территорию, чтобы самому легче найти обратную дорогу, а неприятель чтобы знал, что здесь есть хозяин и это его территория. Странно, но отпечатанный на мокрой земле след был невелик, и, судя по вытянутой форме, принадлежал самцу. Молодому. А там, за гравийкой, он видел матерого волка и волчицу. Неужели где-то бродит стая? Тогда почему не откликаются? Хотя, сигнал тревоги волчица подавала! Но откуда? Из болота? Близко, он бы услышал. Неужели у логова на острове? Но там вода вокруг, а волки не любят воду. Одни загадки. Но на остров нужно сплавать на лодке. И не откладывая, сегодня же.
***
Февраль в разгаре. Глухари уже перебрались к месту токовищ и «чертят» по утрам на снегу свои незамысловатые узоры. Лисица и рысь пользуются любым удобным случаем, чтобы незаметно подкрасться к лакомой добыче. Но не тут-то было: зоркие глухарки-каплухи, нахохлившиеся на ветках и наблюдающие за танцующими по снегу «кавалерами», заметив приближающуюся опасность, заквохтав, предупредят их о грозящей опасности. На полянах, где под глубоким снегом спрятана густая подсушенная трава, пасутся косули. Лунный вечер. Где-то завыли волки, и косули напряженно заводили ушами – опасно! А у голодных волков тоже гон. Драки, вой, совместная охота и свадьбы. Не повезет тому зверю, чей путь пересечется с волчьей свадьбой. Это знает и енотовидная собака. Потеплевший влажный воздух, проникший в нору енотов[9], разбудил их от зимней дремы, и они полусонные, вялые вылезли из своих зимних убежищ – стоит ли мир на месте? На месте все, только вот волки где-то рядом, надо бы спрятаться, хотя волки и обходят стороной своих родственников — енотовидных собак и обычно их не трогают. А если и тронут, можно притвориться мертвым и протухшим – даже охочие до падали собратья отвернутся и, брезгливо сморщив носы, уйдут. Ну и что с того, что обслюнявили и укусили, зато живы остались!
А в это время где-то по густым ельникам вышла на охоту куница. Ловко цепляясь за заснеженные лапы елей, она перепрыгивает с дерева на дерево, пока не услышит легкое потрескивание невдалеке. А это белка, сорвав огромную еловую шишку, усевшись ближе к стволу, в затишек, с аппетитом разгрызает твердые лепесточки шишки, доставая вкусные семена. Куница подкралась сверху незамеченной. Но посыпавшийся с ветки снег вспугнул белку, и она, бросив недогрызенную шишку, метнулась по мохнатой заснеженной ветке на другое дерево. Поздно! Куница настигла ее в прыжке. Схватив белку поперек туловища, куница не удержалась, и они закувыркались в ветвях, падая вниз. Куница так и не выпустила из острых зубов верещащую белку и, упав в снег, перекусила ей позвоночник.
Дикие кабаны подошли к подкормочной площадке, устроенной на лесной поляне. Под навесом находится гора зерноотходов, а в длинные корыта засыпаны картошка и овес. Свиноматка, застыв на месте, долго принюхивается к запахам. Но молодые свиньи не выдерживают искушения голодом, игнорируя грозное сопение старшей самки-вожака стада, они нетерпеливо высовываются из-под нависших еловых лап, а затем наперегонки бросаются к кормам. Свинья, тем временем, уловив непонятный запах, обходит поляну под ветер — и не зря! Огромная самка рыси притаилась под деревом недалеко от подкормочной площадки в ожидании маленького или слабого поросенка. Свинья грозно засопела, уставившись маленькими злыми глазами на кошку. Та же, выгнув спину, зашипела, показав тонкие острые зубы. Грозно и злобно блеснули, отражая свет луны, изумрудные глаза. Разозлившись за такое безответственное хамство, свинья, подняв хвост и клацая зубами, бросилась на рысь. Не искушая судьбу, кошка не стала убегать по глубокому снегу – сходу забралась на толстую елку и оттуда зашипела на подскочившую к дереву огромную дикую свинью. Та, злобно урча и сопя, побродила вокруг дерева и, убедившись, что рысь больше не угрожает ее стаду, отправилась на подкормочную площадку, оставляя за собой глубокую борозду в рыхлом снегу. К этому времени на подкормочную площадку вышел и секач. Он бесцеремонно разогнал стадо от корыта с кукурузными початками и сейчас громко чавкает. Свинья смело устроилась рядом, секач не посмел угрожать хозяйке стада, помня, что именно она в этом году в период закончившегося гона была его подругой, а весной станет матерью их деток, оставив стадо до середины лета.
Рысь, проследив за грозной дикой свиньей с дерева, поняла, что сегодня поросенка из стада ей не отбить. Осторожно спустившись с дерева, кошка, оставляя большие, круглые, чуть ли не тигриные следы, отправилась к болоту, где легче добыть зазевавшегося рябчика или тетерева, а если повезет – танцующего на снегу глупого глухаря. На вой волков рысь не обратила внимания. Она лишь повела чуткими большими ушами с черными кисточками и, хрипло мяукнув, оставив у пня «отметку» своих владений, неспешно, прислушиваясь – не пискнет ли по пути мышь под снегом, отправилась по известному только ей одной маршруту. Проходя мимо остатков накануне пойманного и съеденного наполовину зайца-беляка, рысь даже не посмотрела в сторону торчавших из-под снега лап зайца. Рысь знает себе цену – к вчерашней трапезе она не прикоснется. Еда останется на обед куницам или вездесущим сойкам. На поляне лоси глодают кору поваленных осин. Кошка обошла их стороной. Лось – не её добыча. Хоть маленького лосенка она однажды выследила, спрятавшись на высокой осине, в то время как мать этого лосенка уводила в сторону неожиданно появившихся бродячих охотничьих собак. Несколько секунд рысь смотрела в доверчивые большие глаза жертвы, даже не веря подвернувшейся удаче. Потом, резко спрыгнув, вцепилась зубами в шею. Лосенок запищал, забился, но было уже поздно: артерию рысь прокусила в следующее мгновение. Взмыленная, уставшая от преследования злых собак, которых увела далеко в болото, лосиха вернулась только тогда, когда уже взошло солнце. Лосенка на месте не было. Его, распотрошенного рысью, она нашла в густых зарослях ивняка. До поздней ночи простояла убитая горем лосиха у кустов, и лишь жажда, голод и природный инстинкт жизни заставили её уйти от растерзанного тела ее дитя. Рысь же к кусту больше не вернулась. Обильная добыча досталась семье вечно голодных енотовидных собак и падальщиков-воронов. Сегодня рысь обошла лосей стороной, хотя те и увидели её. Лось всхрапнул, опустив голову, словно на ней были рога, сделал несколько шагов к кошке, но та, словно и не было лосей, шла своей дорогой, гордо задрав вверх свой толстый мохнатый «хвост-обрубок».
С вечера за делянкой в глухом ельнике заухал филин. Февраль – это и его брачный месяц. Громкие крики филина далеко разносятся по лесу, и рысь немедленно свернула с намеченного маршрута, решив попробовать подкрасться к филину – знатной и вкусной добыче. Филин сидел на высоченной мохнатой елке. Рысь увидела его издалека, однако подойти близко, а тем более бесшумно влезть на дерево не смогла. Заметив подкрадывающуюся кошку, филин неожиданно и молниеносно спикировал на рысь и пролетел совсем близко от нее, вжавшейся в снег и оскалившейся хищным оскалом. Когти филина пронеслись в нескольких сантиметрах от головы кошки. Ожидать повторной атаки рысь не стала. Выгнув дугой спину, она прыжками ускакала под защиту подлеска и уже оттуда зашипела в звездное небо. Так, на всякий случай.
Приближалась ночь, лес затихал, но приближение весны чувствовалось уже по всем приметам: от становившимся прозрачным и сырым по вечерам воздуха до звонкого и веселого пения синиц днем, переливчатого звона воды в лесных ручьях, берега которого истоптали целыми тропами-дорогами не имеющие страха перед рысью выдры. И хотя мороз ночью сковывал поверхность снега жестким настом, кора деревьев уже не трещала по ночам, а пряный ее запах от теплого дневного солнца парил в воздухе даже и ночью…
Лежа на верхней полке плацкартного вагона, голодный и даже без чая, (деньги закончились совсем), Леша не обращал внимания ни на какие неудобства: ни на соседок снизу, доставших из своих баулов копченую курицу, ни на соседа сбоку, храпящего как бульдозер, ни на детский плач из соседнего «купе», ни на запах из соседнего с ним тамбура, ни на толкающего его уже в третий раз «глухонемого», предлагающего купить по рублю фотографии икон, святых и порнографических карт. С каждым стуком колес, с каждым звенящим переездом, с каждой остановкой – он ближе к дому, к семье, к любимой работе. И он в мыслях уже цепляет лыжи, просмоленные и обильно пропитанные парафином, на лыжах идет в лес, в свой обход. Сначала по лугу вдоль реки, потом по Бобовкам вдоль Криницы. Как там бобры, их плотины? Потом острова-гряды. Лоси, косули, кабаны – что с ними? Что там нового и интересного произошло за эти полтора месяца? Потом из болота – в большой лес. Сначала – Белый берег, с его дубовой рощей. Есть ли следы кабанов на желудях, есть ли там же косули, а по дуплам – куницы? Оттуда – в Боровичное. По поросшим сосняком холмам проверить лисьи и барсучьи норы, убедиться в наличии многочисленных разрытых в снегу до мха косульих лежек. Там же находятся несколько кормушек, солонцов – проверить. Где-то к середине дня, когда солнце уже ощутимо пригреет спину через бушлат, забраться на кучу валежника и вздремнуть… В чистейшем, словно выполосканном синем небе, «кувыркаются» в замысловатых кульбитах брачных танцев вороны, а в лесу весело перекликаются синицы, поползни. Отяжелевший снег скользит и падает с хвойных веток. Хорошо в лесу накануне весны! Душа поет с пробуждающейся природой. С каждым следом, с каждой тропой звериной оживает и пробуждается чувство радости за зверей, переживших суровые испытания холодом, голодом, бескомпромиссной борьбой за выживание. Весна приносит в лес оживление, праздник, теплоту и жизнь во всех ее ярких проявлениях. И после долгих и суровых зимних испытаний, и птицы, и звери радуются теплу и ласке природы. Возвращаясь с весной в отстроенные давно гнезда или строя новые, скоро своим гомоном птицы заполнят весь лес. Потихоньку и звери перемещаются к своим весенним пастбищам и стоянкам. Все мамки, и птиц и зверей, готовят гнезда. В них родится новая жизнь, а они, родители, давшие эту жизнь, будут бережно эту жизнь взращивать, защищая, обучая, любя и жертвуя, если понадобится, своей собственной жизнью ради этой новой жизни, которую они сотворили. Так было сотни, тысячи веков, так будет, пока существует жизнь в дикой природе… А он знает жизнь диких зверей и птиц, и скоро будет знать еще лучше, еще больше, еще глубже. Ведь он станет не просто защитником диких зверей, а еще и посредником между жизнью сообщества диких животных и обществом людей. Посредником-адвокатом между дикой природой и природопользователями – людьми. Посредником между прошлым Земли и ее будущим. Потому что биолог-охотовед – это не только профессия, это еще и призвание, предназначение по жизни, переданное с генами определенному, ограниченному кругу людей. Оно заключается и в том, чтобы не только умело и продуманно сохранять, беречь жизнь окружающего людей обитателей дикой природы, но и оставлять при этом людям изначальное и незыблемое их право на общение с этой природой в виде охоты, определяя, в том числе целесообразность, способы и сроки такой охоты — чтобы не навредить…
Так думал голодный будущий биолог-охотовед, лежащий на голой и холодной полке, возвращаясь в свою родную стихию – на работу в свой егерский обход.
***
Мотоциклы медленно подъехали к переезду. И как только первый мотоцикл осторожно перевалился через рельсы, Лёша выскочил из засады и в три прыжка оказался возле мотоцикла. Рывком выдернул ключ из замка зажигания, а затем схватил за шиворот и стащил с мотоцикла человека в шлеме. Не раздумывая, заехал кулаком в смотровой разрез шлема. Саша Луговинов стащил пассажира с заднего сиденья, ловко прищелкнул его наручниками к дужке седла и, взглянув на Алексея, надёжно удерживающего водителя мотоцикла, бросился ко второму мотоциклу, где в свете фонаря переезда увидел завязавшуюся борьбу Захара с двумя людьми.
Лёша стащил шлем и всмотрелся. Как он и ожидал, за рулём первого мотоцикла был Борис Павлович. Вырвав у него из кармана документы, Лёша открыл полог коляски мотоцикла. Тусклым зеленоватым светом блеснули потянутые плёнкой глаза мёртвого лося: рогатая голова едва вместилась в коляску.
– Ах, сволочь …
– Алексеевич! Ты не подумай. Мы хотели, как лучше. Поехали вечером и нашли лося. Мы везли мясо тебе на базу.
– Вы незаконно охотились и незаконно добыли лося. За это я доведу дело до суда.
– Какого суда? – завопили они уже вдвоём, – мы официально охотились. А вы оставили в лесу подранка! Охотники, мать вашу!
– Ну, ну! Вы добрали подранка?
– Допустим.
– А на каком основании?
В это время притащили ещё двоих браконьеров. Лёша присмотрелся – этих не было днём на охоте.
– А это кто? Сами пусть скажут.
– Мы что? Нас попросили – мы и поехали …
– Кто попросил?
– Борис Палыч.
– Заткнись, придурок, – Борис Павлович зло глянул на одного из подельников.
– Ага! Ясно …Захар, отведи их, пожалуйста, и придержи там. Я подойду. Саша. Садись на мой мотоцикл и дуй на ферму. Вызывай опергруппу и прокурора. Им надо будет ехать к этим жуликам с обыском.
– Лексеич. А Вы тут один …
– Ничего, Саша. Ты быстро, а я, пока приедет милиция, попрошу товарищей браконьеров покаяться и прийти с явкой с повинной. Да, Борис Павлович?
– Отцепите человека. С какого хрена одели наручники?
– Чтобы не сбежал пока ты, шкура, будешь мне признательные показания давать.
– Ничего я давать не буду. Нашли мёртвого лося и везли его сдавать. Мы за вас сделали вашу работу. А Вы за наручники ответите по закону.
– Ну, ответим. Пока я буду писать тут протокол, прошу отвечать на мои вопросы. Фамилия, имя, отчество …
Браконьер продолжал настаивать, что мясо нашли случайно, в лесу оказались по своим личным делам. Тушу разделили на куски, так как решили завести мясо на базу охотхозяйства.
Оставив Бориса Павловича, Лёша приступил к опросу задержанных на другом мотоцикле, в коляске которых лежало два мешка аккуратно разрубленного на куски мяса. После долгих препираний, под угрозой конфискации мотоцикла и коровы из сарая за незаконно добытого лося, они под роспись дали показания, что это Борис Павлович попросил их ещё засветло съездить с ним и привезти мясо. Лёша аккуратно оформил их показания, дал расписаться, и в это время пришла машина с РОВД. Опергруппа во главе с заместителем начальника РОВД и помощником прокурора района. Увидев Алексея, помощник прокурора сразу же пошёл в атаку:
– Опять Фомин войну устроил? Опять беспредельничаешь?
– В чём дело?
– Почему человек в наручниках? Вам угрожают?
– Да, угрожают.
– Оружие есть?
– У кого?
– У всех.
– У нас есть. Мы на работе.
– Предъявите приказ о проведении рейда, путевой лист, список бригады и разрешения на оружие.
– Секунду, товарищ прокурор. Сначала разберитесь с настоящими преступниками.
– И кто здесь преступник, и кто потерпевший – мы разберёмся!
– Какие потерпевшие? Кто потерпевшие?
– Фомин! – Заместитель начальника РОВД укоризненно посмотрел на охотоведа – ты в районе устроил настоящую войну. Ты это понимаешь? Скоро мы за твою жизнь и гроша ломаного не поставим.
– Я прошу Вас официально: принимайте браконьеров, составляйте документы. А нам пора ехать заниматься делом.
– Каким делом? Дела у меня, – прокурор засмеялся тоненьким высоким голосом, – а у вас делишки, хе-хе-хе!
Алексей закурил очередную сигарету, расстегнул наручники задержанного и бросил сухо:
– Завтра я еду к прокурору области. Имейте это в виду.
– А завтра ты будешь сидеть в клетке, сука, – растирающий запястье руки друг Бориса Павловича злобно зарычал на Алексея, – ты просто не знаешь, кого ты, ублюдок, тронул.
– Что-о? Что ты сказал, – Алексей без подготовки врезал говорившему по челюсти.
– Стоять, стоять на месте! – заорал подполковник милиции. – Сержант, задержите этого егеря, быстро!
Сержант подскочил к Алексею и начал доставать наручники.
– Тихо, бестия, стой ровно, – его остановил тяжелой рукой Захар. – Это мой начальник, и мне по херу твой начальник. Отойди, Зёма, в сторону.
– Та-а-ак! Групповое сопротивление сотрудникам милиции. Хорошо, – потёр руки помощник прокурора, – ишь, ты. Распоясались. Вооруженные до зубов, пьяные, наводите ужас на мирных жителей. В машину – оба! Иначе я завтра, нет – сегодня задержу вас за сопротивление. Быстро в машину!
– А браконьеры? – Лёша удивленно посмотрел на прокурора.
– Не твоё дело. Ты за себя теперь переживай.
– А ты, прокурор, мне не «тыкай», завтра точно я тебе тыкну.
– В машину! Сержант, приготовить оружие!
– Что вы хотите делать? – Алексей недоуменно и возмущённо спросил у сотрудников.
– Поедем на экспертизу. Вы пьяные на работе.
– Ну, поехали. Саша – загони мотоцикл. Захар, едь с ним.
– Этот поедет с нами, – прокурор указал на Захара.
– Он никуда не поедет. Он – свидетель. Случайный. И не надо превышать свои полномочия. За то, что Вы меня арестовываете, Вы ответите завтра. А что вы собираетесь делать с браконьерами?
– Они станут браконьерами, когда это решит суд. А пока пусть делают то, что они и делали.
– Что это значит?
– Это значит, что Вы, Фомин, сейчас проследуете с нами, а эти товарищи повезут мясо в деревню, найдут участкового, и он разберётся, что делать дальше.
– Вы что, с ума сошли, – Луговинов было дернулся, но его остановил подполковник.
– Не дергайся. А то мотоцикл некому будет загнать. Фомин, в машину.
Всё остальное Лёша видел, словно во сне. Экспертиза на наличие в крови алкоголя, допрос в РОВД и клетка приемника-распределителя. Казалось, что ночь никогда не кончится. Да и сигареты изъяли после допроса. Несколько раз к глазку в камере подходили сотрудники ночной смены РОВД, и Лёша слышал их злорадный смех. И все же утро наступило. Лёшу вывели в кабинет, где предъявили обвинение сразу по нескольким статьям уголовного Кодека: злостное хулиганство, злоупотребление служебным положением, незаконное удержание человека, незаконное применении спецсредств, нанесение менее тяжких телесных повреждений. После бессонной ночи Лёша слушал постановление о возбуждении уголовного дела абсолютно безразлично. В голове было пусто. Никаких мыслей, никаких эмоций, никаких планов. Также безразлично он подписал подсунутые документы. Вспомнил, что сегодня воскресенье и, усмехнувшись, подумал, что собирался налепить пельменей к Таниному приезду. Она позвонила и сказала, что приедет на два дня. А вот как всё получилось … Плохо! Наверное, … Но бороться надо. Отоспаться, отмыться и поднять на ноги всех, кого только можно.
Его отпустили с улыбкой, взяв подписку о невыезде и пообещав прислать повестку на очередной допрос и очную ставку с «потерпевшими».
– А как я домой доберусь? У меня же нет ни денег, ни машины?
– Это ваши проблемы.
– А позвонить…
– Нельзя.
– Почему?
– Просто так: нельзя!
Лёша вышел на крыльцо РОВД и собирался идти пешком на автобусную станцию, когда открылись одновременно четыре дверцы стоящего неподалёку «Москвича», и к нему выскочили из машины егеря и… Таня.
– Алексеевич! Мы уже всю милицию и прокуратуру на уши поставили. Ты хоть ничего там не подписывал? – Саша Луговинов крепко обнял Лёшу.
– Саня, я подписал всё.
– А что там?
– А там, как они говорят, лет на пять.
– Ой, Лёшечка! – Таня так и замерла на месте, – тебя посадят.
– А что – будешь ждать?
– Ой, сплюнь ты …
– Ты не ответила, боишься?
– Ничего я не боюсь. Тебя не посадят. Они браконьеры. Я сама в суд пойду.
– В качестве кого?
Таня задумалась на секунду:
– Не важно, – пойду и расскажу всё.
– А что?
– А я уже всё знаю. Вся деревня гудит.
– Ладно, Тань, сухари хоть слать будешь?
– Не говори глупостей, – она наконец обняла его и легко поцеловала в губы, – ничего, Фомин, не переживай, – мы с тобой.
– Ого! Ясно! Поехали, мужики. Сейчас бы водки стакан, эх!
– Лёша, – Таня перешла на шепот, – ты только не ругайся, ладно?
– А что такое?
– Не будешь?
– Нет.
– Честно?
– Говори …
– Я сегодня ночевала у тебя на базе.
– Ничего себе. Зачем? Почему?
– Я тебя всю ночь ждала. Звонила.
– Кому?
– Кому надо. Потом узнаешь.
– Во, даёшь.
– Это не всё.
– А что ещё?
– Нам утром сказали приехать за тобой.
– И что?
– А ничего. Приедешь – увидишь. Сюрприз…
Примечания
[1] Гончие – порода охотничьих собак, особенностью которых является преследование дикого зверя с голосом, как правило, по запаху, оставленному зверем. (Здесь и далее по тексту – примечания автора).
[2] Гнус – большое скопление различных видов кровососущих, кусающих летающих насекомых (комаров, мошек, оводов).
[3] Солонец (биотехн.) – место или биотехническое сооружение (корыто, углубление в пне, углубление-корыто в поваленном дереве и т.п.), где для диких зверей выложена соль.
[4] Самопал (разг.) – самодельное примитивное оружие, изготовленное кустарным способом, приспособленное для стрельбы путем поджога заряда извне.
[5] Козы (разг.) – ошибочное, разговорное определение, в смысле – косули.
[6] Крумкачы (белорусск.) – вороны.
[7] Еноты (разг.) – ошибочное разговорное определене, бытовое название енотовидных собак.
[8] Бульбаши (разг. народн.) — белорусы
[9] Енотов – в данном случае разговорное: енотовидных собак.
